Дмитрий Быков: Мы стоим на пороге литературного взрыва
В рамках рубрики «Писательская кухня» мы не только раскрываем тайны литературного мастерства, но и общаемся с самими мастерами. Наша цель – побывать на творческой кухне писателей, журналистов, поэтов и критиков, выведать секретные ингредиенты и поделиться с вами рецептами лучших блюд.
Наш первый гость Дмитрий Быков – поэт, писатель, журналист. Он рассказал «Многобукв» о том, как признаться родителям, что ты хочешь быть писателем и поделился опытом создания текстов на иностранном языке.
Курт Воннегут сказал: «Если хотите разочаровать родителей, но к гомосексуализму душа не лежит, идите в искусство». Актуальна ли эта фраза в условиях современной России? Как признаться родителям, что ты любишь книги и хочешь стать писателем?
Писательство в России – занятие престижное. Писателя в смысле статуса можно сравнить, пожалуй, с высшим чиновничеством. Поэтому все высшие чиновники стараются писать. Сегодня не иметь изданной книги почти так же неприлично, как не завести визитной карточки.
Во время выступления с докладом в Совете Федерации вы говорили о молодом поколении гениев, а ранее замечали, что кризисные времена предоставляют оптимальный контекст для любого, кто хочет заявить о себе. Выходит, молодое поколение в сложившейся обстановке должно произвести настоящий фурор?
Думаю, оно и произведет такой фурор, но погодите, дайте реальности измениться – тогда им будет что описывать. Сегодня слишком много других возможностей для реализации. А в литературу имеет смысл идти, когда есть о чем писать, когда есть великие интересные потрясения (бывают великие, но неинтересные), когда нет цензуры и так далее. Вообще же мы стоим, конечно, на пороге великолепного литературного взрыва.
Ваши слова:
«Выживать одной литературой – стихами и романами – кажется, сегодня нельзя […] Писатель обязан уметь делать что-нибудь еще. Просто чтобы не зависеть от гонораров и не пытаться писать на политический или иной заказ».
Вы говорили, что нужно готовить не гражданина, а профессионала. Имеет ли смысл целенаправленно – с ранних лет – готовить литератора?
Готовить – да, но надо давать ему и вторую профессию. Жить одной литературой нельзя, с ума сойдешь.
Вы замечали, что неплохие писатели получаются из врачей, юристов. А как быть с вашим личным фаворитом – преподаванием? Какие качества преподавателя полезны для писателя?
Преподаватель должен уметь рассказывать увлекательно. Других сходств вроде бы не вижу. И да, наверное, он должен уметь помогать слушателю (читателю) как-то бороться с собственными демонами, как борется он со своими. Я, например, посильно учу талантливых детей избегать тех конфликтов, которые отравляли мне жизнь, и как-то ладить с собственным даром. Поэтому ко мне и тянутся в основном талантливые фрики. Где угодно – что в Штатах, что в Москве, что в бывших республиках.
В своем интервью вы размышляли о состоянии российского кинематографа:
«…снимать не о чем, литература способна хотя бы выдумать смысл жизни и какого-никакого героя, а кино в силу самой своей специфики вынуждено подсматривать за реальностью».
Не кажется ли вам, что современная русская литература перестала выполнять даже эти обязанности – выдумывать смысл жизни и героя, но при этом все еще боится «подсматривать» за реальностью?
Она не боится, просто эта реальность еще не наступила. Россия повторяет свой цикл, хотя о нем все сказано. Думаю, что сейчас мы как раз на последнем круге, потому что у поезда уже отваливаются вагоны, а кое-где – и колеса.
Раз уж затронули тему кино. Вы говорили, что не особо жалуете экранизации, в итоге даже стали писать романы, которые экранизировать принципиально нельзя или попросту невозможно (к примеру, «Квартал»). К этой категории относится и ваше следующее творение – «Океан». Можете ли вы рассказать о том, на какой стадии находится творческий процесс?
На самой приятной – на стадии придумывания. Замысел еще не отвердел, еще все можно. Я вообще собираюсь долго работать над этой книгой, минимум лет пять. Торопиться некуда.
Насколько известно, этот роман пишется в соавторстве. Как выглядит непосредственно ваш опыт: это синтез идей, разделение труда или нечто иное?
В интервью («Los Angeles Review of Books», October 3, 2017 – прим. ред.) же сказано о ДВУХ книгах. Я обдумываю сейчас теоретическую книгу «Абсолютный бестселлер», это вполне научное исследование метасюжетов, главных фабул мировой литературы, которые она бессознательно повторяет. Есть фабула трикстерская – Евангелие, плутовской роман, «Гамлет», «Дон Кихот», дилогия о Бендере, сага о Штирлице, «Гарри Поттер». Есть фаустианская – «Телемахида», «Воскресение». «Тихий Дон», «Доктор Живаго», «Лолита». Есть их синтез, где они представлены обе: «Улисс», «Мастер и Маргарита». Есть еще несколько метасюжетов двадцатого века (двадцать первый пока не определился). Вот эту вещь я буду писать в соавторстве, если получится, потому что Саша Боскович дал необыкновенно ценные советы по моему принстонскому докладу о путешествиях во времени (тоже есть такой метасюжет сейчас). А «Океан» я пишу один, потому что больше никто не поймет, чего я, собственно, хочу добиться. Такого романа еще не было. Вполне может получиться, что и не будет, и тогда я вообще не буду его писать, а напишу, допустим, давно придуманный и наполовину законченный роман «Камск». Это третья часть тетралогии «Нулевые» – первая называлась «Списанные» и давно вышла, вторую под названием «Сигналы» я уже опубликовал, но в полном виде это будет роман «Убийцы», довольно объемный. А «Американца» я написал, но печатать пока не буду. Или, может, буду, но под другим названием. А то очень уж многозначительная получается аббревиатура у этой тетралогии.
Вы пишете «Океан» на английском. Какие метаморфозы претерпевает творческий процесс? Принято считать, что русский язык – настоящее раздолье для писателя, который им овладеет. Согласны ли вы с этим?
Иногда, если кусок трудный, я все равно пишу его сначала на русском. А переводить не хочу просто потому, что американский роман надо писать по-английски. Это особый жанр. Александр Александров настаивал, что итальянскую оперу надо петь по-итальянски.
В интервью вы говорили о рецепции ваших романов:
«Обычно задержка между выходом моих текстов в свет и их надлежащей рецепцией составляет около десятилетия. Это происходит не потому, что я провидец, а потому, что читатели отказываются признать определенные вещи до тех пор, пока игнорировать их станет попросту невозможно.
Как вам кажется, «Океан» ждет схожая участь? Или новая формула изменит положение дел?
Думаю, что тут придется ждать лет 50, но не страшно – кто-то все равно поймет сразу, а слишком много понятливых и не должно быть. Кто тогда станет обращать внимание на нас, грешных?
Вы говорили, что этот роман пропитан вашими страхами. Скажите, чего боится Дмитрий Быков – как человек и как писатель, кроме того, что кто-то реализует инновационную идею до него?
Эту идею не реализует никто, она очень личная. Но это роман не о моих личных страхах, а о том, что я вообще считаю готичным и таинственным – то есть о том, в чем виден почерк Бога.
Вы рассказывали о периоде, когда просыпались среди ночи из-за страха смерти. Джулиан Барнс в книге «Нечего бояться» пишет, что страх смерти – двигатель всякого (в том числе творческого) прогресса. Человек творит, так как осознает конечность жизни и старается придать ей хоть какой-то смысл. Согласны ли вы с этим?
Не совсем. Я осознавал конечность жизни, как вы это называете, лишь до тех пор, пока не решил разобраться с этим когнитивным диссонансом. Он описан у Толстого в неоконченных «Записках сумасшедшего» и у Набокова в «Ultima Thule»: человек понимает, что его сознание бесконечно и что его Я не может исчезнуть, и пытается примирить это с мыслью о смерти. А никакой смерти нет, и душа это знает, отсюда и страх, и невозможность принять конечность. Как это будет, что меня не будет? – спрашивает человек. В какой-то момент ему становится ясно, что он будет всегда, вот и все.
Вы как-то сказали, что есть отличный способ работы над книгой – рискованный, но крайне эффективный. Нужно написать роман, полностью стереть его и написать снова, по памяти. Рискнули бы вы поступить так с «Океаном»?
Это мечта, но в реальности, конечно, становится жаль своего труда. Проще произнести важнейшие главы мысленно и потом уже записать.
Вы говорили, что практически с самого начала работы «как всегда» знали последнюю строчку «Океана». Выходит, это относится ко всем или к большинству ваших произведений? Так ли было с «Июнем»?
Это почти всегда было так. Я не всегда знаю, по какой местности пройдет маршрут, но всегда знаю его конечную точку, – как и в жизни, собственно.
Критики называют «Июнь» вершиной вашего творчества. Как вам кажется, почему так? Удалось задеть оголенный нерв?
Чего-то я не знаю критиков, которым бы так казалось. Вероятно, это связано с тем, что «Июнь» попроще для восприятия – реалистическая вещь, почти без фантастики, довольно актуальная вдобавок. Думаю, что время «Остромова» еще придет, а время «Квартала» уже совсем близко. Пришло же время «ЖД» в 2014 году – хотя совсем не так, как я хотел бы.
Вернемся к растущему поколению, которое, по вашим словам, ждет великое будущее, но которому готовят великую войну. Ваша цитата:
«Я попытаюсь сделать все, что возможно, чтобы этого не допустить, но что я могу?».
Можно ли сказать, что «Июнь» – осознанный шаг именно в этом направлении: противодействия ужасному будущему теми средствами, которые доступны литератору?
Да.
