Живое кино
Киновед, историк кино Петр Багров рассказал «Многобукв», что такое «архивное кино», почему экранизация «Собачьего сердца» сильнее повести и в чем секрет удачной экранизации литературного произведения.
Петр, вы занимаетесь архивным кино. В чём ценность архивных фильмов?
Я не люблю словосочетание «архивное кино». Архивное кино – это кино, которое лежит в архивах. А поскольку архивы собирают всё, то новый фильм Звягинцева «Нелюбовь», например, тоже входит в эту категорию. Архивы выполняют ту же функцию, что музеи и библиотеки. Но мы ведь не говорим: «библиотечная литература» или «музейная живопись».
О каноне в истории кино
Давайте проведем аналогию с литературным миром. В истории литературы есть классики, а есть их забытые современники. Как формируется канон в истории кино?
Конечно, есть своя логика в том, что что-то остается на плаву, а что-то основательно забыто. И как не нужно никому объяснять, кто такой Пушкин, так же не нужно объяснять, кто такой Эйзенштейн. Здесь всё объясняется, прежде всего, влиянием на последующий язык (литературы и кино соответственно). Так отфильтровывается первый ряд имён. Затем возникают различные обстоятельства: исторические, социальные. В конце концов, есть мода на определённые течения, и это вещь очень субъективная.
Если говорить о литературе, сейчас никому не нужно объяснять масштаб Тютчева, а в конце XIX века это было необходимо делать. Если говорить о музыке – интерес к Баху был возрожден через пятьдесят лет после его смерти. Из XX века можно привести в пример Андрея Платонова: пока его не стали издавать в 60-е годы, о нем мало кто помнил. То же про обэриутов: Даниил Хармс был только детским поэтом почти для всех, кроме тех немногих, кто его знал лично, а сейчас объяснять, кто такие обэриуты, – смешно.
То же самое происходит в кино. В истории советского кино, например, есть два периода, ну, что ли, наиболее ударных: это, конечно, двадцатые годы – зрелое немое кино, уже практически достигшее совершенства – и шестидесятые-начало семидесятых. Когда меня спрашивают, особенно иностранцы, могу ли я назвать лучшую советскую картину 60-х (вопрос глуповатый, конечно, но спрашивают часто), я называю «Заставу Ильича» Марлена Хуциева. Однажды, ответив на этот вопрос, я услышал недоуменную тишину. Мои собеседники попросту не знали Хуциева. Они знали Тарковского, кое-кто знал Германа, а вот Хуциева не знал никто. При том, что его фильмы показывали за границей, а среди его поклонников был, скажем, Феллини. Но, вот, в последние лет пять, не больше, возобновился интерес к Хуциеву. Одна за другой идут его ретроспективы – на фестивале в Локарно, в Нью-Йорке, Париже, Лиссабоне. Теперь это такой своеобразный тренд.
О Марлене Хуциеве
Можно ли сказать, что Хуциев занял свое заслуженное место среди классиков?
В России он давно таковым считается. А для того, чтобы он прочно занял это место в «мировом сознании», нужно время. И, наверное, нужны какие-то публикации, исследования. Одних ретроспектив здесь мало. А полноценной монографии о Хуциеве до сих пор нет и на русском языке, что даже как-то неприлично. Советское кино – это великое кино, не только потому, что было создано множество первоклассных фильмов, но и потому, что влияние на мировое искусство Эйзенштейна, Пудовкина, Тарковского и так далее – огромно. Этот канон сформировался давно. Но это не значит, что он незыблем. Вот, скажем, туда постепенно входит – и отлично, что входит – Борис Барнет. Раньше среди этих имён не было Хуциева, даже если смотреть на историю советского кино глазами достаточно интеллектуального иностранца-киномана. А теперь – будет.
И всё-таки, с чем связан такой интерес к нему в последние годы?
С набором совпадений. С желанием пересматривать канон – а такое желание безусловно есть. С интересом к советскому кино. С тем обстоятельством, что Хуциев, слава Богу, жив. Наконец, с энтузиазмом ряда киноведов и архивистов.
В России Хуциева никогда не нужно было реабилитировать, у нас он всегда считался классиком. И если «Застава Ильича» – это картина в каком-то смысле элитарная, то «Весна на Заречной улице» на слуху, более-менее, у всех была (до недавнего времени).
А на Западе... У нас есть критик, живущий в России, но много бывающий за границей – Борис Нелепо. Когда он столкнулся с тем, что Хуциева там не знают, он стал его активно продвигать. А поскольку желание продвигать Хуциева во многих сидело, это подхватили.
Здесь можно провести аналогию с Михаилом Булгаковым – пик его популярности пришелся на 60-е годы, гораздо позже, чем его романы были написаны.
Да, именно. Связано это было, в первую очередь, с публикацией «Мастера и Маргариты» – но люди стали читать всего Булгакова и знали, как правило, и «Белую гвардию», и «Театральный роман», и «Мольера». Сейчас эта мода прошла, культовый статус (ненавижу это слово, но в данном случае оно уместно, так как речь идёт едва ли не о религиозном поклонении) остаётся только у «Мастера». Но Булгаков уже существует в истории русской литературы как данность.
Большинство старых фильмов – плохие фильмы. Как и большинство новых фильмов. Как и большинство книг. Но есть вещи, которые остаются на века. Есть очень старые фильмы, в которых я не вижу никакой архаики. Нет никакой архаики в фильме Робера Брессона «Приговорённый к смерти бежал». Или в «Фанни и Александр» Ингмара Бергмана. А есть фильмы, в которых эта архаика присутствует. Но нас ведь не смущает некоторая архаика в языке Лермонтова, Достоевского и Толстого.
Принято считать, что русская литература началась с Пушкина. Были, конечно, Сумароков, Ломоносов, Тредиаковский и прочие, но с Пушкина началась русская литература, какой мы ее представляем. Есть ли такой человек в кино? Разделивший её историю на «до и после».
Пушкин стоит особняком истории русской литературы, потому что Пушкин – это не только русская литература, но и русский язык. Но кино с самого начала его развития было интернациональным – особенно немое кино. Для нашего кино я бы такой фигурой назвал Эйзенштейна. Он, пожалуй, первым из практиков кино вводил кино в систему всей мировой культуры, показывая, что в кино происходят те же процессы и работают те же связи, что в живописи, литературе, музыке, языке.
А для мирового кино?
Дэвид Уорк Гриффит – он научился рассказывать истории, где сюжет уже не равен фабуле, и Чарли Чаплин – он существенно разрушил наши представления о границе жанров, о месте автора в кино. И тот же Эйзенштейн – это, разумеется, фигура мировой величины.
В Пушкине замечательна, кроме всего прочего, его абсолютная свобода, гармония, доступность очень разным слоям читателей (не все всё считывают, но это есть). К Эйзенштейну это всё-таки не относится, а вот к Чаплину и Гриффиту – относится безусловно.
О хранении архивного кино
В одном из ваших интервью вы говорили, что нужно хранить все архивные материалы на оригинальных носителях. Рукописи Пушкина – на бумаге, кино, снятое на пленке – продолжать хранить на пленке, а цифровые данные – на цифровых носителях. Не кажется ли вам, что в случае хранения в цифре, мы можем очень легко потерять все данные? Если вся знаковая современная литература, так или иначе, существует в бумаге, то интересно, каким образом хранятся все фильмы?
Это огромная головная боль. Хранить всё нужно, действительно, на оригинальных носителях. Просто потому что при переносе очень часто происходит потеря качества. И когда ты переводишь на плёнку фильм, рождённый на цифре. И в обратной ситуации – при переносе с плёнки на цифру, при сканировании – тоже может «вылезти» что-то, что не должно быть видно или слышно.
Для того чтобы сохранить материал на цифре, его нужно хранить как минимум в двух экземплярах и регулярно раз в 3-5 лет переписывать, контролируя этот процесс. Кроме того, что это огромные объемы данных, это ещё и очень дорого. Это оказывается в несколько раз дороже, чем хранение на пленке. Но, конечно, этим нужно заниматься, тратить эти деньги, строить цифровые хранилища. И при этом продолжать хранить плёнку, которой накопилось Бог знает сколько за последние 120 лет и на которой, к тому же, до сих пор ещё снимают кино.
В кино над фильмом работает целая команда. Книга – это театр одного актера, писателя. С другой стороны, сейчас существует поджанр инди-фильмов, такой артхаус монологического толка. Там автор, участник, создатель – один человек. Такое кино многие называют интеллектуальным, проводя параллель с литературой. Интересны ли вам такие фильмы?
Я всё-таки считаю себя историком, исследователем, а исследователю изучать интересно всё: и авангард, и массовое кино. Если ты смотришь на какую-то отдалённую эпоху, то в любом искусстве можно выискивать проявления культурной жизни. Другое дело, что сегодняшнему массовому зрителю это смотреть не очень интересно. Во всяком случае, для массового зрителя нужно это правильно подать.
Инди-фильмы, о которых вы говорите, как правило, делаются все-таки не одним человеком. Мало кто выступает одновременно и режиссёром, и оператором, и художником, и композитором. И потом авторское кино – это не только авангард, оно существует и в Голливуде. Была, например, такая парадоксальная фигура, Дуглас Серк. Он тоже создавал авторское кино – это были совершенно жгучие мелодрамы с 99% концентратом страсти, с безумными цветами, с сюжетом, в котором мелодраматизм зашкаливает до пародийности. Мне это не очень интересно ни с точки зрения драматургии, ни с точки зрения актёрской игры, но это – явление.
Об экранизации
Один из путей успеха для писателя – экранизация, но очень часто читатели ими недовольны. В чем, на ваш взгляд, секрет удачной экранизации?
Хорошая экранизация должна что-то добавлять, давать какую-то точку зрения. Литературный язык невозможно перевести на язык изобразительный. К примеру, как ты передашь фразу из «Войны и мира»: «Она не удостаивает быть умной»? Если кто-то это произнесёт, это, скорее всего, будет ужасно (хотя в романе это – реплика Пьера). Надо будет какой-то аналог этому придумывать. Замену словами или изобразительными средствами. И если эта задача решена, если литературные достоинства произведения как минимум, не утеряны, а как максимум, усилены средствами кино – экранизация получилась.
Есть мнение, что фильм «Собачье сердце» сильнее повести Булгакова. А вы как думаете?
Я согласен, потому что эта вещь прочитана через другого Булгакова, более зрелого и более сложного. Повесть «Собачье сердце» – злая политическая сатира, глубоко антисоветская. Этим она была знаменита, распространялась и в «Самиздате», и в «Тамиздате». А в фильме помимо этой сатиры есть и старомодная сентиментальность, вроде бы совершенно противопоказанная этой повести, и даже чертовщина какая-то. Нет в первоисточнике почти ничего из этого. А в Булгакове есть.
Нравятся ли вам сериальные экранизации и сериалы вообще?
Я встречал мало сериалов, которыечто-то добавили бы к моему представлению о литературном произведении. Достоевский был бы очень хорош для сериала – быть может, сериал здесь более приемлемый формат, чем односерийный фильм. Но хороших примеров мало. «Подросток», советский сериал 1983 года – редкое исключение. Там играл главную роль Олег Борисов – самый «достоевский» актёр нашего театра и кино. И сам по себе сюжет «Подростка» идеально подходит для сериала. Это история молодого человека, который каждые несколько глав узнаёт что-то новое и в корне меняет своё представление об окружающем мире.
Что касается современных сериалов – как зрителю они мне совершенно не интересны. Сверхзадачи я там, как правило, не вижу, а просто проживать чужую жизнь день за днём – это, по-моему, трата времени.
