Эдуард Веркин: от «Острова Сахалина» до гоголевского камина
В июле в издательстве «Эксмо» вышел фантастический роман Эдуарда Веркина «Остров Сахалин», действие которого разворачивается в мире, пережившем ядерную катастрофу. Мы поймали Эдуарда на ярмарке non/fiction, чтобы расспросить, что писатель думает о чужих мнениях и их влиянии на текст, а заодно узнали о том, как спастись от Франкенштейна, не сойти с ума за работой и почему Гоголю не стоило сжигать «Ганса Кюхельгартена».
Эдуард Веркин – российский писатель, автор более двадцати романов в жанрах young adult и фантастики. Окончил исторический факультет Сыктывкарского государственного университета, затем юридический факультет того же вуза. Работал преподавателем в одном из вузов Воркуты, впоследствии описывал работу как «тяжёлую» и «нелюбимую». В 1999 году начал писать. Дебютировал в литературе детскими книгами «Пятно кровавой луны» (Эксмо, 2004) и «Место Снов» (Эксмо, 2006).
Вы много работаете с фантастикой и в одном из интервью упоминали, что у предыдущих поколений были более яркие фантазии о будущем, например, те же яблони на Луне. И вот будущее вроде наступило, но не совсем то, что ожидали. По-вашему, возможно ли такое, что лет через двести-триста культура чтения уйдет? Если человек сможет загрузить книгу прямо в мозг, и это будет занимать какие-нибудь наносекунды, исчезнет ли чтение в привычном понимании, как процесс?
У нас сохранилось гончарное искусство, кузнечное искусство. Хотя эти кузнечные изделия можно наваять роботом или распечатать на 3D-принтере, но кузнецы существуют. И вот одна часть литературы будет такая – искусство, а другая, как мне кажется, идет к тому, что писатель будет надевать какой-нибудь ментоскоп на голову и придумывать книгу прямо в голову читателю. Видимо, это следующий большой шаг после электронной книги – передача эмоций, ощущений, сюжета напрямую от писателя к читателю. Книга будет своеобразным ментальным кинематографом. Допустим, если бы сейчас писателям предложили технологию, чтобы они могли создавать кино, минуя текст, конструктор «Создай визуальное произведение искусства с помощью 3D-моделирования», думаю, многие писатели заинтересовались бы. Развитие будет, но и в изначальном виде книга, безусловно, сохранится.
Теперь складывается впечатление, что будущий писатель – это, скорее, режиссер или продюсер.
Нет-нет, не режиссер. Будет просто другая литература. Книга, вероятно, заменится трансляцией определенного образа, примерно как у Филипа К. Дика в «Мы вам это припомним». Такое произойдет на новой технологической ступени, лет через сто, может, раньше, кто знает.
Как мне кажется, это вообще мечта всех писателей – надеть шлем и надумать роман. И не так затратно, как сидеть и описывать словами.
Надиктовывать образы сразу в голову – походит на готовый сценарий. Вы бы этим занялись? Взялись бы за сценарий, если б вам предложили?
По своим книжкам я периодически пишу сценарии, но пока ничего не поставлено. С этим у нас сложности.
А если кто-то захочет экранизировать «Остров Сахалин»?
Добро пожаловать.
Значит, вы спокойно к этому отнесетесь? Спрашиваю с оглядкой на российских киноделов.
Неспокойно, у меня есть некоторый опыт общения с деятелями киноискусств, и наш кинематограф внушает трепет. Есть сценарий по моей книге «Облачный полк», очень хороший, но как-то до сих пор не взлетает, хотя и в Минкультуры мы раза три с ним подавались, и в Фонд кино ходили. Но, вообще, сами сценарии – интересная штука, со своей спецификой. «Сахалин» надо бы сразу... Кто «Безумного Макса» снимал?
Джордж Миллер.
Да, там такой бессмысленный, тупой, беспощадный драйв. Завидуешь.
Вы говорите, драйв, то есть, неожиданность, непредсказуемость. А вот есть мнение, что современный читатель требует от литературы классическую структуру. И получаются книги, где интересная идея упакована в клишированный сюжет с заранее известным концом. А у «Острова Сахалин», как мне кажется, более разомкнутая и живая структура. Героиня путешествует, встречает разных персонажей, и ты никогда не знаешь, какие сюрпризы преподнесет тот или иной герой. Вы продумываете заранее путь героя, рисуете схему, или все само получается?
С «Сахалином» вышло и так, и этак, потому что формат здесь задан изначально: путешествие в одну сторону, а потом обратно. Естественно, приключения зачастую возникали сами по себе. Такое часто бывает: ты придумываешь книжку, и в один прекрасный момент она начинает жить собственной жизнью, сама себя придумывать. У меня почти всегда бывает, что вырастают горизонтальные и вертикальные связи. Хотя случается, что книжка сочиняется от какого-то ощущения, а не из сюжета.
Вопрос, который волнует нас как любителей японской культуры. В «Острове Сахалин» после апокалипсиса относительно нормально существует только Япония: страна, пережившая два ядерных удара, расположенная в сейсмически активной зоне, страна, которая уже сейчас перенаселена и в которую сложно попасть. Почему она у вас в привилегированной позиции?
Тут произвол автора. Может, отчасти, потому, что мне интересна японская литература, современная – меньше, больше классика: Рюноскэ Акутагава, Кобо Абэ. Но текст «Острова Сахалина» развивался все-таки от чеховского «Острова Сахалин». А потом, Япония ближе всего к месту действия.
В процессе написания вы брали какие-то приемы из японской литературы?
Нет, с ней у меня знакомство все-таки поверхностное, на уровне читателя. Хотя, как мне кажется, японская литература того периода очень похожа на русскую, так что приемы, думаю, примерно одни и те же.
А как вы работали с источниками? Читали литературу о милитаристской Японии? Посещали краеведческие музеи? Дух очень сильно передан.
На Сахалине я посещал краеведческий музей и «музей одной книги» – собственно, «Острова Сахалин». Сейчас в интернете много материалов по японскому периоду острова, особенно много интересных фотоматериалов. И присутствие японцев на острове все еще чувствуется. Местные жители говорят: вот здесь при японцах было то-то. Здесь были поля, или лес, или система дренажная, или железная дорога сохранилась. А как дух японский в текст просочился, не знаю. Я учился на историческом факультете: Азию мы изучали, Японию в том числе, разные периоды, но я не могу назвать себя специалистом.
Наверно, когда есть материал, атмосфера появляется сама собой. Материал начинает работать сам.
Существует такая теория: о чем бы автор ни писал, он пишет о себе. К примеру, Дмитрий Глуховский считает, что герой всегда близок автору, но, к счастью, все люди похожи. Или другая теория: автор на протяжении всей жизни разрабатывает одну и ту же тему, которая его особенно волнует. Для вас, как для писателя, это справедливо?
В общем, да. Но сам автор живет, и в одно время его интересует одна тема – отношения отцов и детей, а в другое время – другая тема. «Сахалин» – это тема будущего. У меня есть повесть «Звездолет с перебитым крылом» (журнал «Октябрь», 2016), там тоже возникает тема будущего. Книжка «Пепел Анны» (журнал «Урал», 2016) – тоже про будущее. С возрастом я стал что-то много думать про будущее, вот оно и прокралось.
Да и все писатели всегда пишут об одном и том же. Достаточно почитать Достоевского, чтобы убедиться в этом на примере классиков.
В интервью вы говорили, что нечасто выбираетесь на встречи писателей с читателями. Важно ли для начинающего писателя оказаться в профессиональной среде или важнее все-таки читать книги и общаться уже посредством книг?
Понятно, что с книгами полезнее, чем с себе подобными. Все мы знаем, какие писатели люди, они сами об этом чудесно пишут, достаточно вспомнить Булгакова. Поэтому начинающему писателю лучше общаться с другими писателями посредством их книг, а не лично.
А может ли общение со средой навредить?
Смотря какая среда. Вот проводятся семинары для начинающих писателей. И что? Людей сколько каждый год через эти семинары проходит, а писателями становятся немногие. Каждый получает на семинаре то, что ищет. Если ты ищешь веселую тусню по интересам, то получаешь общение с такими весельчаками, как ты, а если хочешь заниматься литературой, то соответствующее наполнение от встреч и получишь.
Допустим, что связь автора с читателем и критиком после выхода книги необязательна. Автор уже все сказал, пусть читатель коммуницирует с текстом. Но когда мы пишем, нам часто нужно мнение со стороны. Насколько оно может быть полезно? Насколько автономен должен быть автор, и должен ли он собирать обратную связь от близких?
От близких однозначно не надо. Я сочинил книжку, показал ее родным и знакомым, они сказали: пиши дальше. Худшая рекомендация – от родных. Они могут льстить, бояться расстроить или пытаться открыть глаза «этому фантазеру», и то, и другое плохо. А про обратную связь... Допустим, начинающий писатель хочет сочинять и поступает в Литинститут. Конечно, на первом этапе помощь и технические подсказки важны, чтобы не набить шишек и не потерять время. А когда начинает что-то получаться, не надо больше никого слушать. Ты сочинил три хороших рассказа, и сам понимаешь, что это хорошие рассказы. Люди, вкусу которых ты доверяешь, говорят, что это хорошие рассказы – ну и все, вперед. Иначе в чем смысл сочинительства?
Читатель должен получать от автора не то, что он хочет, а то, что его удивит, поцарапает, развеселит. Если мы начнем сочинять то, чего от нас хотелось бы читателю, вся литература быстро выгорит.
А опыт учебы в Литинституте помогает или мешает в работе?
Если вы сами не стараетесь, то писать книжки там не научат. Но можно получить очень хорошее гуманитарное образование, одно из лучших в России. Еще помогут стать редактором: многие редакторы заканчивали Литинститут. И да, Лев Толстой и Достоевский с Гоголем не учились в Литинституте. Ничего, обошлись.
А как вы работаете над книгами? В полной тишине?
Нет, я в тишине не могу. Во время учебы я жил в общежитии Литинститута, а там тишины не бывало, и я надевал наушники, слушал музыку и что-то там сочинял. Поэтому работать в тишине не получается. Поэтому – музыка либо познавательные и научно-популярные передачи. Даже кино можно посмотреть.
У нашего времени есть примета – активный читатель. Автор выкладывает текст в сеть, в социальную сеть, выкладывает по главам, а читатель его комментирует. Или, как распространено в Латинской Америке, сериал заканчивается вопросом к зрителям: «Как вы хотите, чтобы было дальше?» Тогда зрители голосуют за вариант продолжения, который бы их устроил. Вы бы воспользовались таким приемом?
На мой взгляд, это неправильно. Я не сторонник бета-ридинга и выкладывания по частям. Книжка должна производить впечатление целиком. Если ее раздербанить, получится непонятно что. А советоваться по поводу сюжета с читателями и тем более не надо. Редактор должен быть первым, кто читает текст. Хороший редактор – большое счастье для писателя, особенно когда тот делает первые шаги.
Если автор не бежит навстречу читателю, не занимается самопиаром, предпочитает аскезу, если у него нет бесконечного реактора (вы в других интервью упоминали реактор в сердце), как же ему не сойти с ума? Особенно на большой дистанции.
Обычно аскеза выбирает автора. Как не сойти с ума... Сложно сказать. Физкультурой заниматься, укреплять нервную систему. Легче относиться к сочинительству. Если вы собираетесь этим заниматься достаточно долго, будет огромное количество пинков, мучений, страданий. Но караван должен идти.
В России население в два раза меньше, чем в США, а литературный рынок – в десять раз меньше. Говорят, что премии могут помочь ему вырасти, и вот сейчас запустили детскую премию «Класс» с вами в жюри. Но достаточно ли этого? Что, на ваш взгляд, можно сделать, чтобы рынок вырос, а профессия писателя стала престижной?
Мне кажется, чтобы вырастить читателя, государству стоит уделять больше внимания именно детской и подростковой литературе. Развивать и пропагандировать. Хотя сейчас, конечно, есть конкурсы, премии и так далее, но той же детской литературе не хватает банально внятной информационной поддержки. Получается, что взрослая литература – один сегмент, детская – другой, и идут они в разные стороны, а хотелось бы, чтобы в одну. Хотя бы приблизительно.
И потом, у нас же все тянется, в основном, от экономики. Книжки дорогие. Книжных магазинов все меньше и меньше, особенно в маленьких городках. В крупных городах можно зайти и просмотреть книжку, взять ее с полки, а в маленьких – нет. Я пятнадцать лет занимаюсь литературой, и все эти пятнадцать лет в этой области мало что меняется. Радует, что все не рухнуло, что небольшой рост есть, но вообще это тотальная, комплексная проблема.
Кажется, что дети и подростки сейчас выражаются на каком-то другом языке. Если мы возьмем современную поэзию, тот же рэп, то добрую его половину составят англицизмы или даже новые, только вчера придуманные слова. Возникают феномены, появляются понятия – и за ними бегут слова. Стоит ли пускать на страницы романов сленг, «улицу», сиюминутность или лучше сторониться этого?
Пускать не стоит сугубо из прагматических соображений. Мне сорок три года, и на моей памяти сленгов сменилось штуки три-четыре. Как разговаривали мы в детстве, через десять лет не разговаривал никто. Если использовать сленг как какой-то прием, то это может уже через десять лет выглядеть архаично и смешно и будет никому не нужно. Конечно, определенное присутствие времени должно ощущаться, но если оно нам нужно только для того, чтобы подойти к читателю, похлопать его по плечу и сказать: «Чувак, я говорю так же», – нет, этого делать не надо. Поскольку чувак на тебя посмотрит и пойдет дальше.
И потом такая забавная вещь: я всегда вспоминаю Чехова. Читаешь его рассказы, и там иногда настолько современные выражения встречаются, будто человек вчера написал.
Как вы выстраиваете работу с черновиками?
Как и у многих авторов, у меня настоящее кладбище черновиков: идеи, недописанные книги... Очень много выбрасываю.
Если вы чувствуете, что в тексте есть потенциал, но при работе возникает писательский блок, вы упираетесь в стену, то лучше текст отложить и заняться другим.
Иногда может быть наоборот: стоит немножечко помучиться, и тогда стена продавится, и дальше уже пойдет. У меня есть веселая книжка «Кусатель ворон» (Эксмо, 2014), и она сочинялась в три приема. Она настолько утомила меня по пути, что я бросил, а через полгода – дай, думаю, посмотрю. Смотрю: вроде весело. Начинал писать дальше, она в очередной раз меня утомила, и я опять бросил. Потом досочинял, сейчас одна из моих любимых.
А если не получается?
Иногда книги не получаются. У меня есть штуки три большие и законченные, и они просто лежат, но я понимаю, что не получились, «не взлетели». Такие книги можно разобрать на хорошие места: диалоги, описания и так далее. Но если вы чувствуете, что книжка не получилась, лучше ее отложить и не пытаться реанимировать. Такой гомункулус получится, что Франкенштейн вздрогнет. У меня был чудесный пример: я сочинял книжку, сочинял-сочинял, где-то больше половины сочинил и понял – не получается. Труда потраченного жаль, и я решил поупорствовать: дай, думаю, дожму ее на мастерстве, вытяну на работоспособности. Я дописал ее до конца, вычитал, даже в издательство отправил. Они помялись, сказали: «Ну, ладно, давайте мы это возьмем». А ощущение такое, что не надо. И вот книга лежит: восемьсот тысяч знаков, герой, сюжет, хорошая идея, которую я довольно долго в голове крутил, а получилась ерунда. К такому надо относиться спокойнее.
Чему студенты «Литмастерства» могут поучиться у Гоголя, кроме детализации и сатирического взгляда на жизнь?
Сжигать второй том.
И «Ганса Кюхельгартена» сжечь?
«Ганса Кюхельгартена» надо как раз оставить. Потом, когда вы уже долго будете заниматься литературой, вам самим будет интересно взглянуть. Вы поймете, что первые ваши книжки требуют доработки. И, в принципе, есть техническая возможность взять их и улучшить, что-то подправить, что-то убрать, что-то добавить, но так делать не надо. Потому что виден путь, видно, как писатель развивался или, наоборот, деградировал.
