Константин Куприянов: «Литература – это женщина, её следует любить бескорыстно и настойчиво»
В феврале заканчивается прием заявок на самую крупную в России литературную премию для молодых писателей – «Лицей». Мы решили поговорить с лауреатом прошлого года – прозаиком Константином Куприяновым, о его литературном пути и о современном литературном процессе в целом.
Костя, с момента учебы в Литинституте прошло уже 7 лет. Часто по окончании творческого ВУЗа ребята сталкиваются с чувством пустоты, брошенности. Как было у тебя?
Ничего себе, действительно семь лет! Мы с тобой учились на ВЛК (Высшие Литературные Курсы Литературного Института им. Горького), и многие шли туда, уже имея определённые представления о литературном мире. Ещё за год до того, как поступить на ВЛК, я начал посещать студию «Белкин», которую тогда вёл А.К. Антонов, это на самом деле и было моё знакомство с Литинститутом и нравами, принятыми в литературной среде. Иллюзии поэтому о том, что тебя кто-то «держит» и потом «бросит», начали развеиваться задолго до поступления. Литературная жизнь переполнена событиями и раздроблена на микросообщества, тем не менее, правильнее сказать, что это писатель – до определённого момента – «цепляется» за литературную колыбель, неважно, будь то студия, семинар или просто неофициально образовавшееся ЛИТО в интернете. Сама суть писательского творчества подразумевает самостоятельность, отделённость от среды, хотя и созависимость с ней, соучастие в её радостях, дискурсах и проблемах. Это парадоксальное состояние, но я был к нему готов, и когда что-то вроде брошенности появляется (а это бывает, хоть и нечасто), я напоминаю себе именно про данный парадокс и не страдаю.
Бывает, что ты начинаешь писать о чем-то, но потом бросаешь?
Думаю, бывает у каждого. Не поверю, если скажешь, что никогда не бросала ничего из начатого, никогда не начинала просто расписываться, точно не зная, что выйдет в конце, и потом оставляла это упражнение до лучших времён… Действительно, для того, чтобы расписаться, иногда просто необходимо начать что-то, что никогда не закончишь. В другом случае невозможно узнать, пока не попробовал. В третьем оказывается так, что ускользала искренность или какая-то часть замысла, или персонаж терял мотивацию, не раскрывался так, как мечталось бы… Проще придумывать, на самом деле, ответы на вопрос «почему не получилось», чем объяснить, как вообще хоть одно произведение дописывается до конечного состояния. Тем не менее, они периодически удаются, значит, все неудачные попытки были не напрасны.
Пару лет назад ты уехал в США. Повлияло ли это на твое творчество?
Повлияло, и довольно сильно. Во-первых, само по себе творчество получило новый толчок. Я, объективно говоря, стал писать больше и более осознанно. Сейчас в моём графике на каждый день есть пункт «письмо», тогда как до отъезда он попадал в него, дай бог, каждые выходные, а на самом деле реже. Во-вторых, и тут, я надеюсь, как человек, поживший много где за границей, ты меня поддержишь, этот опыт очень воздействует на сознание. Когда твоей каждодневной реальностью становится не рутина, а совершенно новые опыты: новые соседи, карьера, стиль и образ жизни – всё это делает тебя восприимчивее и увеличивает амплитуду эмоциональных колебаний, которыми автор пользуется при создании образов и идей. В общем, влияние очень сильное, как на сам факт письма, так и на содержание.
Вообще меня подмывает спросить: Почему ты уехал именно в Штаты? Нашел то, что искал?
У меня часто спрашивают про этот шаг, и я заметил, что люди обычно ставят вопрос таким образом, чтобы он не звучал вызывающе, а на самом деле, кажется, хотели бы воскликнуть «Зачем ты это сделал?! И что, получилось?!». На вопрос «зачем» я в результате решил отвечать максимально честно, хотя это и выставляет меня немного как бы Иванушкой-дурачком. Так вот, оглядываясь назад, думаю, я поехал for fun (ради развлечения – англ). Сумел ли его получить, сумел ли «развлечься»? Более чем. Ехали ли за счастьем или какими-то конкретными ценностями, благами, за человеком? – нет. Однако практически всё перечисленное мне досталось, хотя и оказалось не таким, как я думал издалека.
Нашёл много новых, уникальных людей, с которыми иначе бы никогда не познакомился. Нашёл новый взгляд на мир, на США, на собственную родину, потому что с расстояния и на альтернативной реальности всё прежнее воспринимаешь иначе… Нашёл многое, хотя ничего конкретного не преследовал, хотелось попробовать, хотелось рискнуть, пока есть сила, лихость и время.
Поскольку у нас сайт для писателей, можешь дать пару советов начинающим?
Во-первых, литература – это женщина, её следует любить бескорыстно и настойчиво, в противном случае не ждать чудес. Может быть, без истовой любви они принесёт какой-нибудь скромный доход, как и любая деятельность, а также некоторое чувство удовлетворения. Но если хочешь, чтобы и тебе, и читателям «снесло башню» – люби! И каким угодно способом пропитай этой любовью текст; тогда «она», литература, даст тебе всё … Во-вторых, посоветовал бы помнить, что все мы часть целого, нету «меня» и «тебя» в писательстве, есть «мы». Не пытаюсь сказать, что всем надо сейчас обняться, начать водить вокруг ёлки хоровод, петь и целовать друг друга… просто личные амбиции, споры, зависть, конкуренция – то, на что люди обычно тратят очень много энергии, оказываясь в творческой среде, – это на самом деле иллюзия деятельности, симулякр эмоций. Все эти «движения» и чувства, особенно негативные, забываются, а остаётся только текст. Потомкам вообще всё равно, кто именно из нас его написал. Поэтому второй совет – не искать в литературе поле для борьбы и соперничества, это только про самореализацию и удовольствие.
Ты получил Премию Лицей – крупнейшую для молодых писателей. Как-то поменялась жизнь или внутреннее самоощущение после этого?
«Лицей» очень помог поставить жирную, вразумительную точку во всей этой эпопее под названием «написание романа». (Хотя многие теперь упрямо характеризуют его как повесть из-за объёма, но это неважно). То есть «Лицей» помог завершить редактуру, собственно, «предоставил» мне возможность поработать с замечательным редактором, Викторией Лебедевой из «Октября» и осознанно довести почти двухлетнюю работу до состояния опубликованной книги. Благодаря премии, роман вышел не только в журнале «Октябрь», но и на Ридеро и даже в АСТ, в редакции Елены Шубиной. Короче говоря, из маленького, меньше восьми авторских листов текста, я смог выдавить в результате вроде как максимум возможного, а главное, имею возможность поделиться этим результатом с максимальным числом читателей, ведь один текст на трёх площадках – это гораздо больше, чем три на одной.
Твой читатель – какой он, как ты думаешь? Вообще, когда пишешь, ты представляешь себе какой-то конкретный образ читателя?
Я концентрируюсь на мысли, что это будет читать некий человек, который ни меня, ни моё остальное творчество не знает. Вот об этом действительно лучше помнить, над каким бы по счёту текстом не работал. Нередко у автора появляется соблазн вообразить, что у него есть одна и та же аудитория, которая жадно глотает каждую строчку … на самом деле, это не так. Большинство моих читателей обычно читало одну, или две, или три книги – редко кто читал всё, то есть все рассказы, все повести… поэтому каждая работа должна исполняться на высоком уровне, никогда не следует ждать, даже если пишешь в одном сеттинге, то есть,, даже если пишешь сиквел или приквел,. Желательно, чтобы у читателя «снесло башню». Вот эту цель я в голове держу, а какой-либо образ личности – пожалуй, нет, не придумываю.
Писательство как вид самотерапии – это про тебя?
Ха-ха, какой опасный вопрос от литератора-психолога! Я на эту тему обычно отшучиваюсь так: «Здоровые к нам [то есть в писатели] – не идут!». Все смеются, и мы переходим к следующей теме…
Твой школьный учитель литературы – помнишь его? Были ли ценными те уроки? Что бы ты добавил/убрал из школьной программы по литературе?
Интересный вопрос! Не хочется обижать своих учителей, но, признаюсь, помню весьма смутно и их, и сами уроки. Вот русский язык у нас преподавали сурово, впихивали в голову калёным железом, и хотя сейчас я начал периодически делать ошибки, но до сих пор крайне признателен школе за грамотность, которая, похоже, в 21 веке станет большим дефицитом. А что до литературы, нам её преподавали по самой классической советской схеме: «Что хотел сказать автор?», «Почему Герасим утопил Му-му?» «Что значит “береги честь смолоду” и почему это главная фраза русской литературной мысли первой половины 19-го века?..» и всё в таком духе.
Это вне моей компетенции – рассуждать о школьных программах, тем более, нужно знать картинку по образованию в целом. Наверное, я бы предложил строить её по принципу максимального охвата, но всё же не формального («за этот учебный год мы прошли тридцать книг»), а качественного. То есть, грубо говоря, если ребёнок за период обучения в школе прочитает и пропустит через себя хотя бы десять великих книг, а не перескажет по краткому изложению сотню, то для его эрудиции эти десять будут куда полезнее.
Есть для тебя авторитетная фигура в современном литературном пространстве? Есть масса уважаемых людей, авторитет которых я безоговорочно принимаю и за творчеством которых слежу с огромным интересом. Иногда заочно, а иногда имея возможность даже написать пару строк с вопросами или словами поддержки. Безусловного, единственного писателя нет. Ориентир – плохое слово, потому что подразумевает, что я бы хотел двигаться в том же направлении, но направления, как такового нет – есть произведения, которые следует написать. Если говорить о взгляде на литературу, то я предпочитаю читать действующих писателей, то есть людей, которые не только рассуждают «как это сделано», но и делают сами. Наверное, самый правильный пример такого деятеля – это Дмитрий Быков, он совмещает действительно профессиональную писательскую деятельность с активной просветительской, объёмы работы со стороны выглядят очень впечатляюще. Может быть, у него есть двойник?
В Лите ты ходил на кружок «Белкин», не смотря на то, что творческие семинары были частью программы. Помню, ты говорил, что именно «Белкин» помог тебе писать лучше. Это так?
«Белкин» был первым местом, куда я пришёл, а творческие семинары ВЛК добавились только спустя год. Думаю, любой автор проходит через некоторые стадии… никто не скажет тебе: «Вчера ты был ребёнком-учеником, но вот ты уже литератор-отрок!» Тем не менее, внутреннее самоощущение подобной эволюции присутствует у любого разумного человека. До «Белкина» и до Литинститута я писал, всё-таки пребывая в плену некоей системы визуальных образов. Собственно, эти образы и были то, о чём и чем я писал. Вторым, следующим этапом, который я мог иметь в виду, если произнёс фразу «“Белкин” помог мне писать лучше», было уже некое приближение к мембране творчества, и некое проникновение внутрь. Этот этап наступает у любого литератора, изобразить или спутать его невозможно – просто такое однажды наступает, ну либо ты перестаёшь расти.
Заключается он в том, что с определённого момента ты начинаешь черпать вдохновение не из картинок в собственной голове, а из некоего единого информационного поля, к которому понемножку учишься подсоединяться. В этом поле намешано всего понемногу: и ключевые законы жизни, и чувство слова, чувство ритма – всё в целом, позволяющее описать, а порой и предложить решение моральным дилеммам, которые писатель должен уметь разрешать, потому что вокруг них строит своё произведение. Факт существования этого инфополя, которое, собственно, через писателя сообщает в этот мир новые истории, научно не доказан, однако подтверждено существование Литинститута. Он бы не простоял так долго и не привлёк бы столько тысяч студентов, если бы мы, пишущие, в один прекрасный момент не доходили до этого следующего эпидермиса творчества, до границы, где мы оставляем как таковую фантазию, но приходим к соприкосновению с образом и эмоцией как надстройкой и высшим смыслом этой реальности. Не знаю, сумел ли я сейчас объяснить, но идея в том, что именно в «Белкине» я впервые ощутил подобный переход. После этого я смог синтезировать (то есть написать) сам, вначале наощупь, почти случайно – первые тексты, отличающиеся и по глубине, и по самому смыслу своего создания. Сейчас это вроде как выработанный, закреплённый навык, в том числе и благодаря семинарам ВЛК, и о его использовании не задумываешься. А между тем именно в нём смысл вообще какой-либо писательской учёбы. Где и как этому научишься – не суть важно. Большинство писателей овладевали и овладевают этим вообще без Лита – институт не обладает какой-то лицензией на такое знание, но в нашем с тобой случае мы нашли его, так сложилось, там.
Есть для тебя запретные темы в творчестве?
Единственный запрет, который я себе могу поставить: не писать о том, что не пропустил через себя, что не можешь обнять со всей искренностью. Если чувственный регистр не работает на все сто, когда пишешь, то желательно пока не писать, а взять другую историю Сами по себе темы, имеют мало значения, но,, я остерегаюсь писать о том, что не люблю, не чувствую, не понимаю. До всего следует дорасти.
И наша традиционная рубрика: книги, как эмоции. Я называю чувства, а ты ассоциацию произведение или автора
Страх – Камю, и вообще экзистенциализм, эти ребята «чудовищны» (в хорошем – для читателя – смысле, разумеется).
Вдохновение – «Дар» Набокова.
Одиночество – Кафка, особенно «Превращение».
Раздражение – в последние годы очень отчётливо Пелевин. Разумеется, в том плане, что раздражение – активный химический элемент его последних книг.
Сопереживание – «Унесённые ветром», «Сага о Форсайтах», «Тихий Дон», – романы с историческим уклоном.
Елена Тулушева