• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Евгений Водолазкин: «Писательство — это опыт, который ты посылаешь читателю вместе с текстом»

Российский писатель и литературовед, специалист по древнерусской литературе, доктор филологических наук Евгений Водолазкин рассказал нам о своем новом романе «Брисбен» и дал несколько советов молодым писателям.

Евгений Водолазкин: «Писательство — это опыт, который ты посылаешь читателю вместе с текстом»

Фото: Татьяна Филиппова

Евгений Германович, многие наши читатели знают, что вы доктор филологических наук. Скажите, для редактора ваших книг вообще находится работа, или вы самостоятельно вычищаете книгу до блеска, прежде чем её сдать?


Находится, конечно. Думаю, что невозможно писать без ошибок, ляпы свойственны любому: стоит на минуту отвлечься, и готова какая-нибудь глупость. Вот я могу иногда, скажем, такой номер выкинуть: перепутать имя героя. В начале книги он называется одним именем, а в конце —  другим, и особенно часто это случается, если я его долго не касался.
В общем, да, со мной нужно держать ухо востро. Я знаю людей, которые не любят редакторов, но я их очень ценю.

Одно из достоинств ваших книг состоит в том, что их нескучно читать, вы часто пишете с изрядной долей юмора. Скажите, случается ли с вами такое, что в процессе работы над текстом вы начинаете вслух смеяться над тем, что сочинили?

Когда мне в голову приходит что-то смешное, я улыбаюсь, да. Это нормально. Есть серьезные, сосредоточенные люди с глазами, собранными у переносицы, но я к таким не отношусь. Я считаю, что смех только оттеняет драму, и стараюсь побольше улыбаться в тексте. Поэтому я перемежаю то и другое, потихоньку и смеюсь, и плачу. 

Древние греки считали, что комедия дополняет трагедию и наоборот.

Да, я именно об этом.

Можно ли назвать вас трудолюбивым и дисциплинированным писателем? Или вы пишете только по вдохновению?

У меня нет возможности ждать вдохновения, потому что жизнь насыщенна и времени в обрез. Поэтому я уж как сажусь за стол - так сразу начинаю писать, ничего не дожидаясь. Чистый экран компьютера — это для меня и есть вдохновение. Конечно, если я чувствую какое-то фатальное нежелание писать или мне что-то мешает, я предпочитаю переждать, но такое бывает нечасто.

Как много вы пишете за один день?

Не больше одной-двух страниц.

Как вы считаете, каким должен быть текст 
плотным, тщательно проработанным или легким, скорее атмосферным и допускающим в силу этого какие-то неясности, неточности или даже стилистические недочеты?

Стилистические недочеты могут запросто попасть и в тщательно обработанный текст. На мой взгляд, надо работать так, чтобы тщательность работы не была видна. Когда поэт пишет, не должно быть видно, как он листал словарь рифм. Я думаю, что чем больше человек работает над текстом, тем в большей степени должна возникнуть та легкость, о которой вы говорите.

В иностранной прессе вас часто называют русским Маркесом или русским Эко. Как вам больше нравится?

Мне нравится, чтобы меня называли Водолазкиным. Не хочу быть ни Маркесом, ни Эко, хотя уважительно отношусь к обоим. Маркес — это и вовсе в чистом виде гений, его вещи — это что-то невероятное. Я не могу сопоставить свое впечатление от Маркеса больше ни с одним своим впечатлением. Это было просто цунами, я не знал, как с этим справиться.

Можете сформулировать, что для вас гений? На примере Маркеса.
Гений — это когда не понимаешь, как сделано. И это случай Маркеса.

Какой должна быть книга, чтобы вы назвали её пусть не гениальной, но просто хорошей?

Это очень простой ответ - она должна воздействовать. Когда я читаю и думаю - «ах, как хорошо написано, до чего здорово!» - этого вполне достаточно.

Про «Брисбен» говорили, что в этом романе много фактов из вашей собственной жизни. Его вообще можно назвать автобиографическим?

У меня просто с фантазией с каждым годом все хуже. Память все хуже. Еще прадед мой говорил: «Я никогда не вру, потому что у меня плохая память». Чтобы выдумывать, нужно иметь легкость в сознании, а мне это все тяжелее, поэтому я начал беззаветно брать из собственных воспоминаний. Но это не означит, что речь в романе идет о моей реальной биографии. Когда-то в детстве я нарядил снеговика в свою куртку и как-то задумался, насколько снеговик соответствует мне, и мне не по себе стало: мы были очень разными, он был холодным  —  а я парнем горячим, даже в детстве! И я пришел к выводу, что снеговик — не я, что я больше. Вот Глеб Яновский в «Брисбене» — такой снеговик.

Когда герой по сюжету изменяет супруге, и меня спрашивают, особенно при моей жене: «Это автобиографический роман?»— отвечаю, «Да, кроме эпизода с изменой». Так что это не автобиография (смеется).

Хорошо, но почему музыка?

Просто я учился в музшколе, при этом не ахти какой специалист в музыке и не строю из себя такового, но учился по двум классам: четырехструнной домры и по классу гитары. В романе отражено главное из того, что я запомнил.

Учительница мне всегда говорила «Это лажа, это лажа» — казалось, что ничего, кроме нее не могу произвести. Сказала потом, через пару лет, что мне нужно в музучилище, в итоге я от этого отказался. Музыкант — это, мне кажется, самое утонченное, что может быть.

И все-таки вас критикуют за то, что не хватает психологизма. Что успешный музыкант изображен не таким, каким он должен быть в реальности. Творческие муки и все такое.

Слушайте, я — человек, утомленный психологизмом, я устал от этого. У меня было несколько психологических экзерсисов. Я убрал их.

Мне критика предъявляет: нет психологии человека заболевшего, человека, достигшего успеха, где она? А она в мусорной корзине, куда я выбросил эти страницы. Я могу, если надо, написать и так: «Она посмотрела на него с радостью, хотя в уголках ее глаз таилась печаль, которая передавалась ему…». Только мне это было не нужно.

Чтобы рисовать вазу странной линией, нужно сначала научиться рисовать ее такой, какая она есть. Я это и так умею. Знаете, я был трудным парнем в школе, и у меня с рисунком была беда. Как-то раз рисовали книгу. Препод поставил три. Я встал, спрашиваю: почему три? Говорит: потому что это не книга. Встала девочка, которая тепло ко мне относилась, и пояснила: это была старая книга.

Глеб сначала изменял жене, но я это убрал, там теперь что-то странное на месте измены происходит. Он не идеальный, он скорее обычный. Почему-то считается, что если человек в чем-то гений, то он гений во всем. Я не могу сказать, что много гениев видел в жизни, но все, что я о них знаю, с этим не согласуется. Мой герой пропускает через себя бытие и передает читателю. Он не хороший или плохой, он обычный. Я убирал сюжеты, жесткие довольно-таки. Мне кажется, если бы я сделал героя более ярким, это было бы неправильно.

Молодым авторам

Что для вас писательство?

Я думаю, что писательство — это не столько техника, сколько опыт и энергия, которую ты посылаешь читателю вместе со своим текстом. Есть вещи довольно неплохо написанные, но абсолютно лишенные всякой энергии - и это не литература. Опыт — это ведь не просто факты биографии, это осмысленные тобой факты. Как раз они дают и желание высказываться, и энергию высказывания.
То, что я говорю, звучит довольно романтично, но поверьте — это так.

Когда вы начинали писать, было ли у вас ощущение того, что скоро ваша жизнь изменится? Речь даже не столько о «Лавре», романе, конечно, очень значимом, сколько о самом-самом начале, еще до больших тиражей.

Как раз когда я писал «Лавр», у меня было ощущение, что на этот раз дело труба. Я помню, как мы с женой сидели на даче, и я разжег печь, чувствуя себя немного Гоголем, и, хотя сжигать уже было нечего, потому что текст был отправлен редактору, я решил, что сожгу хотя бы черновик. Я ужасно тогда расстроился, не знаю, почему. Помню, я сказал жене: «Ну, хорошо, прочтет три человека из Отдела древнерусской литературы, и что? Кто ещё это будет читать? Знаешь, Татьяна, лучше бы я что-то другое делал эти три года». Но «Лавр» пошел, тираж за тиражом, совершенно удивительно.

Что касается самого начала - я надеялся, но далеко не был уверен. Это положение начинающего автора - он даже внутренне не может защитить себя перед собой.

Когда Зинаида Гиппиус прочла несколько стихов Набокова, знаете, что она сказала? «Молодой человек, из вас никогда не получится пристойного литератора». Если бы это был другой человек, не Набоков, он бы при этих словах просто дематериализовался. Набоков это пережил, но на самом деле так можно убить.

Как молодому автору справиться со своим тяжелым положением?
Главное - не впасть в отчаяние. Ведь когда автор только начинает, он не знает наверняка, хорошо он пишет или плохо.

Допустим, если рецензент N обругает известного автора, тот сможет этого рецензента послать куда подальше, и добавить, что ты, де, ничего не понимаешь, меня вон кто хвалит, и посмотри, кто публикует. А если автор неизвестный, нигде не опубликованный, и никто его ещё не хвалил?
Надо верить. Верить, что у тебя хорошие тексты, и верить, что ты чего-то добьешься.

Елена Прокопова

 

Сергей Лебеденко