Сам себе посторонний
Тимур Валитов
«Еще одна история осады»
Журнал «Знамя» 1, 2019
Рецензия Веры Бабенко
За четыре тысячи лет мы не смогли
доказать себе, что реальность существует
вовне наблюдателя от первого лица
Питер Уоттс, «Ложная слепота»
В первом номере журнала «Знамя» опубликована повесть «Еще одна история осады» студента 2 курса магистратуры «Литературное мастерство» Тимура Валитова. Действие происходит в небольшом итальянском городе Отранто, пережившем полтысячелетия назад свой расцвет и почти разрушенном османской осадой. История города сплетается с историей главного героя, итальянского турка Илхами, неспособного преодолеть влияние прошлого на свою судьбу.
«Еще одна история осады» – повесть о том, как отражается история в настоящем. Молодой историк Илхами приезжает в Отранто в надежде найти в местной библиотеке неизвестные свидетельства истории о событиях пятисотлетней давности, но встречает девушку, к которой испытывает романтические чувства.
Повесть не дает читателю времени осмотреться, в этот поток мыслей приходится нырять с головой, улучив момент. Она начинается с диалога, но понимаешь это не сразу. Неформатированный текст, длинные абзацы, сложный синтаксис – «Еще одну историю осады» сразу настраиваешься читать медленно, чтобы не потерять ритм, заданный автором. Прямая речь и цитаты, встроенные в текст, создают эффект непрерывного внутреннего монолога:
«Он хотел назвать её по имени, но имя это было неуловимо, как дым; зато она обратилась к нему, снова напутав с ударением, и Илхами вдруг показалось, что он смотрит на неё сквозь один из разорванных снов. Он спросил себя, существует ли жизнь за пределами бесконечных повторений и существует ли нечто большее, чтобы повторения не сделались жизнью. Я ждала вас в магазине, сказала она, потом искала на молу; когда совершенно стемнело, решила прийти сюда, но вас не было».
Другой прием – незаметная перемена угла зрения – создает полифонический эффект: читатель то смотрит глазами Илхами, то погружается в его мысли, то наблюдает за ним со стороны, а Илхами в любой момент может перевоплотиться в завоевателя Ахмед-пашу, жившего пятьсот лет назад: вот он осыпает проклятиями город, а вот уже едет в автобусе, «дает за билет» – все это видит Илхами, не понимая, во сне или наяву.
Точно так же герой повести видит и себя:
«Захотелось пить, рука потянулась к бутылке; вспомнился сон: вот он, Илхами, стоит посреди залитой бледным светом комнаты, сам себе посторонний. Возникло мучительное ощущение: проще было бы назвать его болью, если бы умела болеть когда-то приснившаяся пустота. Рука нащупала горлышко, послышался глоток, пролистнулась страница...»
«Карандаш неожиданно нащупал мысль, потянул за собой ладонь и поставил на полях «Репубблики» шесть букв, иссера-красных, как венгерское вино. Илхами посмотрел в едва написанное со слепой уверенностью, будто смотрит уже во вчера, дважды перечёл и осознал, насколько оно ему чужое, это имя. …Мысли у Илхами перепутались, пришлось отложить карандаш и пойти вон из комнаты».
Режимы повествования чередуются — от нейтрального до речевой маски, от стороннего наблюдателя до каллиграфа, записывающего персидскую сказку в книге, которую читает Илхами.
Вязкий, насыщенный образами и деталями язык повести обостряет чувства читателя – «небо, иссинее, усыпано сахаром», «внизу журчало радио, невозмутимо посасывая батарейки», «билась грифельная жилка»в карандаше, и затягивает, ведет за собой. За героем идешь, чувствуя, как греет наброшенное на плечи солнце, а смешение диалогов, описаний и цитат создает плотный, неразрывный узор из текста, наполненного множеством аллюзий и отсылок к произведениям мировой литературы.
Рефреном проходят в череде событий женский силуэт на молу, «её незримое присутствие в каждой строчке и каждом слове», ладонь, похожая на птицу, запутавшуюся в силках, жест женщины, отбрасывающей волосы со лба («будто единственный жест мог содержать в себе всего человека»).И этот жест еще долго болезненно напоминает о прошлом.
Повесть вызывает ассоциации с прозой М. Фриша, Г. Гессе, отчасти – с парижским периодом Э. Хемингуэя. Стилистически повесть созвучна Набокову.
Речевые характеристики героев не позволяют сделать однозначный вывод о том, на каком языке говорят, где и когда живут, и это превращает мир повести в универсальное пространство, в котором нам не чужды истории, случившиеся пятьсот лет назад.
Легко перемещаясь от давней истории ко дню сегодняшнему («от галиотов к тефтелям»), многократно перевоплощаясь и совмещая времена и миры, герой постоянно блуждает в маленьком городке, не зная, в какой стороне гостиница, где вокзал – как будто «выронил из рук клубок, пробежавший тонкой ниткой сквозь улицу».
Девушка, которая вдохновляла его, уходит: «Какой же вы дурак; никогда, слышите, никогда не будет у вас женщины, кроме той, которую вы себе придумаете, ...а вы продолжайте часами глядеть, ничего не видя, и жить в изгнании, куда вас никто не гнал ...и когда-нибудь вы поймёте, что существует нечто, помимо сносок, отличающее историка от сочинителя».
И рукопись, в которой Илхами неустанно воплощал свои мысли и фантазии, теряет свое значение: «Вот, сказал он, доставая рукопись, с этим — всё» , в баре случайной знакомой, но в руках у него оказывается свёрнутая в рулон газета. И в конце, идя в сторону вокзала, он вспоминает, что оставил рукопись на столе — но даже не думает за ней вернуться.
И вокзальные часы кивают ему: прощай. Эпиграф подсказывает — он будет плакать, о том, что оставил.
Очевидно, что, если есть «Еще одна история осады», существуют и ее предшественники: повесть —реминисценция к роману португальского писателя Жозе Сарамаго «История осады Лиссабона». Ее герой – корректор, который готовит к печати книгу по истории осады мавританского Лиссабона в XII веке и, сам не зная зачем, меняет текст так, будто город был отвоеван без помощи крестоносцев, и этот своевольный поступок меняет его жизнь – он пробует себя в роли писателя и встречает женщину, которую готов добиваться.
Герой Ж. Сарамаго изменил историю своим «не», герой Т. Валитова – своим (или не своим) «я» – бумага не принимала его рассказ, «не пуская дальше», пока Ахмед-паша не заговорил от первого лица. Поначалу Илхами увлечен поисками в библиотеке, но спустя пару дней художественные описания и переживания захватывают его, и он уже готов пожертвовать достоверностью: «история может быть путешествием безо всякой цели, ...соединением правдивого и неправдоподобного, составленным в блужданиях, свободных от сносок и архивных номеров, и, закрыв книгу, читатель уже не сможет отделаться от просмотренного мира, на последней странице которого лампа, птица и вокзальная дверь».
На протяжении текста автор оставляет внутри пометки, которые размывают границы между ним и главным героем: повесть заканчивается именно так, как говорит Илхами, герой увлечен описанием борьбы и хотел бы написать небольшую повесть«в двадцать пять тысяч слов, скажем, описание одной борьбы — всё равно какой: военачальника за город, мужчины за женщину, человека за самоё себя ». Повесть Т. Валитова — одно из произведений, которое описывает творческий процесс изнутри со всеми его подробностями, наблюдениями, озарениями, разочарованиями. Герой сталкивается с вполне современными проблемами: отделением действительности от вымысла и иллюзий, обоюдной неспособностью понимать другого человека. Но«Еще одна история осады» не превращается в историю о творческих муках, а находит свое место среди книг, в каждой из которых «теплится почти позабытый вечер».
