Александр Дюма: король благеров
В 1858 году Александр Дюма выпустил четырехтомник путевых заметок о России, в который вошли в том числе повести о русской жизни. Среди них – "Яков Безухий", мрачная история о князе-самодуре, которая оказалась позаимствованной из рукописи известного русского писателя... В том, имел ли место плагиат, кем был прототип главного героя готической повести и почему Александра Дюма можно назвать первым блогером, разбиралась Юлия Лысова
Живи Александр Дюма в наши дни, он бы точно преуспел на почве блогерства. Писатель, подаривший миру свыше полутысячи томов сочинений, еще в XIX веке следовал правилам успеха, которые проповедуют инстаграммеры и ютуберы века XXI:
1) чтобы подсадить подписчика (читателя) необходима регулярность контента, а она обеспечивается
2) большим количеством контента, а его можно легко произвести благодаря
3) копированию чужих проверенных идей (плагиат теперь в чести).
Но Александр Дюма жил не в наши дни, а потому во время его визита в Россию в 1858 году в российской печати его окрестили «королем благеров» (фр. blagueur – хвастун, враль). Как только не склоняли бедного Александра: и «аферист-переводчик, который передаст уродливым языком (...) французские россказни о России», и «литературный промышленник», у которого «истощился запас сюжетов для бесконечных романов, и он приехал позаимствоваться ими у нас, чтобы потом выдать за свои – произведения русской музы».
По итогам поездки Дюма написал четырехтомник путевых впечатлений, а также несколько отдельных повестей, среди них – произведение «Яков Безухий» (Jacquot sans Oreilles) – о жестоком князе, который сперва изнасиловал, а потом заживо похоронил жену собственного сына и вообще натворил немало зверств в своей вотчине.
Ни для кого не новость, что основой работы Дюма послужила повесть нижегородского писателя Павла Мельникова-Печерского «Старые годы», опубликованная в 1857 году (то есть за год до приезда Дюма в Россию) в журнале «Русский вестник» и вызвавшая восторженные отзывы просвещенной общественности. «Интерес сильный и смелость небывалая» – так отозвался об этом сочинении Некрасов в письме к Тургеневу. Однако в аннотации к русскому переводу «Якова Безухого» 2004 года редакторы пишут, что воспользовавшись фабулой «Старых годов», «... Дюма создал, по существу говоря, новое произведение, сделал его более динамичным и искусно построенным и при этом в свойственной ему манере снабдил предисловием, в котором брал на себя лишь роль публикатора чужой рукописи». С ними не согласен литературовед Гай Питерс, утверждающий в исследовании 2017 года «Гаспар де Шервиль, еще один «негр» Александра Дюма», что роман «Яков Безухий» является простым переводом.
Кто прав? Кто виноват? Не будем ломать голову, а возьмем, прочтем и сравним тексты.
Итак.
В предисловии Дюма действительно признается в том, что некто передал ему рукопись под названием «Старые годы», написанную… бывшим управляющим кровожадного князя, а не другим писателем. Прикол в том, что Мельников-Печерский тоже пишет, что ему досталась стопка бумаг, писаная коллежским секретарем, и начинающаяся фразой «Старые годы».
Сюжет повестей – идентичен. В усадьбу покойного князя приезжает его внук-наследник и, сломав одну из стен, находит женский скелет. Далее идет жизнеописание князя-самодура с кульминацией в виде насилия над невесткой, кости которой и будут найдены.
Большинство названий глав совпадают. Вторая – у Мельникова-Печерского начинается словами: «Да, батюшка (...) в старину-то живали не по-нынешнему. В старину – коли барин, так и живи барином, а нынче что? Измельчало все, измалодушествовалось, важности дворянской не стало. Последние годы мир стоит. Скоро и свету конец». У Дюма: «Нет, батюшка, (...) нет, в старину люди живали не по-нынешнему. Прежде, если ты был барином, то и жил барином; нынче же, в царствование нашего императора Николая (да хранит его Бог!), все измельчало и стало ничтожным, и величие былых времен с каждым днем чахнет и приходит в упадок; очень может быть, что мир доживает последние годы и вскоре наступит конец света…»
Но ведь редакторы говорили о новшествах, которые в сюжет привнес Дюма! В чем же они?
Ну, во-первых, название. Вы, если не читали, могли предположить, что Яков Безухий – и есть наш князь. А вот и нет. У Мельникова-Печерского так зовут третьестепенного персонажа – отца старца, со слов которого написана вся история. Дюма решил дать это имя самому старцу и книге соответственно.
Во-вторых, собака. Не смейтесь, это важно. В обоих вариантах у князя есть собака. Только у Мельникова-Печерского она живая, а у Дюма подохла. Причем, со смыслом. Князь, якобы, так горевал по ней, что приказал попу отпеть ее душу. Это первый намек Дюма на то, что князь был законченный псих. У Мельникова-Печерского все не столь однозначно.
В-третьих, в одной сцене происходит развилка. Однажды князь едет домой после охоты и попадает в бурю. Он вынужден заночевать: в случае Дюма – у приятеля-барина, по версии Мельникова-Печерского – в монастыре. Разыгравшийся смерч производит сильное впечатление на князя. У Дюма в завывании ветра он слышит вой своей мертвой собаки, затем князя настигает видение, ему кажется, что усопший пес зашел в комнату, чтобы забрать грешника на тот свет. Чувствуя необходимость облегчить свои душевные терзания, князь исповедуется и рассказывает историю о том, как он обесчестил девушку и уморил ее в одной из комнат особняка.
У Мельникова-Печерского не так. В звуках вьюги князь слышит голос покойного друга, никаких видений у него нет, но он тоже ощущает приближение смерти и раскаивается в своих злодеяниях. Но! Происходит это до его знакомства с невесткой.
У Мельникова-Печерского князь начинает рефлексировать задолго до окончательного падения, его образ сложнее. Текст в этом эпизоде написан в лучших традициях потока сознания, хотя никаких традиций потока сознания в те времена еще не было, так что Мельникова-Печерского вполне можно назвать одним из изобретателей этого приема.
И если после Дюма остается привкус клюквы, от Мельникова-Печерского веет духом Карамазовых.
Фото: Archinect
В-четвертых, по сюжету Мельникова-Печерского у невестки до трагических событий рождается сын, который умирает в младенчестве. И с этой смертью, надо признать, нижегородский писатель промахнулся. Ибо не очень понятно, какой-такой внук князя в таком случае приезжает спустя годы в поместье и обнаруживает скелет. Дюма, не будь дураком, сообразил. Он оставил младенца в живых, таким образом, подросший парень находит останки своей матери, что, конечно, производит более сильное впечатление на читателя.
Ну и в-пятых. Имена собственные. У Мельникова-Печерского дело происходит в селе Заборье, неподалеку от ярмарки, "ничем не уступающей Макарьевской". А главного злодея зовут князь Заборовский. У Дюма село называется Низково, расположено оно у Макарьевской ярмарки, а князя зовут – Грубенский. Оценили говорящую фамилию? Это не перевод. Она и в оригинале – Grubenski. И в том, и в другом случае современники узнали в главном персонаже реально жившего князя Грузинского, владельца села Лысково, что у Макарьевской ярмарки. Значит ли это, что Дюма оказался смелее Мельникова-Печерского, который все-таки законспирировал князя, умершего, кстати, всего за пять лет до выхода повести? А чего ему боятся там, в своей Франции? Приехал – и был таков. Но дело не только в этом. Личность князя Грузинского весьма неоднозначна. С тем, что он был эксцентричен и придурковат, груб и дик, никто не спорит. Он привечал у себя беглых крестьян, сколачивал из них разбойничьи шайки, однажды натворил дел, за которые был арестован, но избежал наказания, имитировав свою смерть, а потом воскрес и продолжил кипучую деятельность. При этом он был предводителем губернского дворянства, собрал ополчение в 1812-м, строил в Лысково школлы и церкви, жертвовал огромные суммы на благотворительность. И все это, в отличие от городской легенды про девушку и ее скелет, факты документально зафиксированные. Но если в случае с Мельниковым-Печерским допустимо, что писатель вдохновился фольклором и написал на его основе художественное произведение, то сочинение Дюма оставляет впечатление документальной повести. Только вот создана она на основе… художественного произведения. Круг замкнулся.
Повесть «Яков Безухий» во Франции была переиздана отдельными брошюрами как минимум раз десять (см. коллаж выше, где на одной из обложек ее называют романом). Судьба "Старых годов" скромнее: дебют в журнале, публикации в сборниках.
Чем является творение Дюма – плагиатом, переводом или ремейком – судить вам. Я же – лицо заинтересованное: в Лыскове родилась, меня пугали преданием о замурованной барышне с детства. Пойду лучше читать книгу одной из основательниц готического романа Анны Радклиф «Удольфские тайны» (1802), ибо Мельников-Печерский в предисловии к «Старым годам» кинул загадочную фразу: «У нас по уезду старики-помещики говорят, будто госпожа Ратклиф те таинства с Заборья списывала. Правду ль, пустяки ль говорят, доложить не могу… А болтают».
Юлия Лысова