Юрий Сапрыкин: «Писатель в России всегда на грани нервного срыва»
Студентка первого курса «Литературного мастерства» Аделина Шайдуллина узнала у Сапрыкина, в чем отличие новых медиа от старых, почему Telegram победил традиционные СМИ и почему мы вернулись к прослушиванию подкастов
С нового учебного года журналист и культуролог Юрий Сапрыкин ведет на программе «Литературное мастерство» курс «Россия, которую мы придумали», посвященный мифу новейшей истории России, который сформирован несколькими ключевыми фильмами. Сапрыкин рассказывает про исторический и культурный контекст выхода картин, образы и приемы. Аделина Шайдуллина узнала у Сапрыкина, какими будущие поколения могут запомнить десятые годы и как creative writing повлияет на тексты будущего.
«В девяностые убивали людей, и все бегали абсолютно голые...» — поет Монеточка, а что через 20 лет споют про десятые?
Я думаю, интересно не что, а как споют. Эта песня Монеточки очень хитро устроена: строка номер один — серьезная и честная, строка номер два — абсолютно бредовая и ироническая. То есть, да, в девяностые убивали людей, но никто не бегал абсолютно голым. И она [песня] больше говорит про сейчас:
сегодняшнее искусство оно такое, оно должно обязательно мерцать между звериной серьезностью и полнейшей иронией, это уже не постмодерн, это какой-то дальнейший этап.
На этом напряжении между двумя позициями, из которых ты не вполне понимаешь, на какой стоит автор, и возникает язык времени.
Что споют? Мне кажется, что либо ничего, либо это будет какая-то унылая песня. В России бывают десятилетия, которые по окончанию люди предпочитают побыстрее забыть. Такими были Николаевские сороковые, например. Сейчас, мне кажется, происходит что-то похожее. И я очень надеюсь, что по окончанию этого исторического периода мы рванем куда-то с такой скоростью, что даже не захочется десятые годы вспоминать.
В последние пять лет многие из периодических печатных журналов (Aфиша, Interview, FOTT, Vice) закрылись или изменили формат, но новые все равно продолжают открываться, почему это происходит?
Так бывает. Бывают времена, очень редко, когда поэты собирают стадионы или получают дачи в Переделкино, но гораздо чаще поэзия — это вещь, которой ты занимаешься просто потому, что не делать этого не можешь.
Работа над журналом перешла из категории профессии, в которой тебе достаются еще слава и средства на жизнь, в категорию либо хобби, либо вещи, которой ты занимаешься, потому что не заниматься не можешь.
Многие медиа, которые открываются сейчас, по-моему, принадлежат именно к этой, второй, категории. Наверное, самые вдохновляющие. Мне трудно представить, чтобы люди, которые издают журнал «Носорог» или журнал «Логос», или журнал «Сеанс» делали бы это только за какие-то материальные или моральные печеньки. Они просто не могут иначе, и это чувствуется.
Проект «Полка» тоже относится к этой, второй, категории?
Я бы не взял на себя смелости так говорить, вообще говорить так о себе (Юрий Сапрыкин — создатель проекта. — прим. ред.) не очень скромно. Мне кажется, что «Полка» даже не где-то между, а где-то в стороне от всего этого. Мы — скорее исследовательский проект — попытка взять предмет, пощупать его и попробовать понять, как рассказать о нем, чтобы зазвенело и вошло в резонанс с тем, что людям интересно. Я не могу сказать, что у нас это уже на 100% получилось, надеюсь, у нас есть еще время, чтобы попробовать приблизиться к этой отметке.
А «Полка» монетизируется?
«Полка» монетизируется, но пока не окупается. Путем проб и ошибок мы нащупали вариант такого «агентства», которое занимается разными услугами, связанными с литературой. Если кому-то нужно запустить проект, сделать выставку или составить лекционный курс, который как-то соприкасается с русской литературой, то в первую или вторую очередь он идёт к нам. И мы на этом зарабатываем.
Зарабатываем пока недостаточно, чтобы себя поддерживать. Но надеюсь, что баланс установится.
Один из форматов, который вы делаете, это подкасты. Как получилось, что мы все вернулись к подкастам и опять их слушаем?
А мы все вернулись к подкастам? Это воодушевляющая новость. От большинства своих ровесников я слышу вечное бурчание на тему: «Нет, никогда, что это за дурь и сколько уже можно». Я абсолютно уверен, что у подкастов большое будущее, по крайней мере, в какой-то обозримой исторической перспективе.
Так часто бывает, что один медиум — в тот момент, когда он оказывается окончательно похоронен — перерождается в совершенно другой форме. На наших глазах это произошло с телевидением. Как только мы решили, что телевизор умер, и его надо выкинуть, вдруг оказалось, что все поголовно смотрят телевизор, только он теперь в YouTube и состоит из других передач: там другие лица, а ты сам собираешь себе сетку.
Подкасты — это умершее и возрождающееся радио, в основном, радио разговорное. Понятно, что разговорное радио умерло значительно раньше, чем музыка, которую слушают таксисты, или «Юмор FM». У радио было время немного отдышаться в загробном мире , чтобы сейчас вернуться в новых форматах с новыми людьми.
Слушать какие-то разговоры, когда ты за рулем, на кухне или валяешься в кровати перед сном, — это естественная человеческая потребность. Если ты хочешь потреблять какое-то медиа в такие моменты, то должен откуда-то взять разговорное аудио, а уж в каком оно будет формате — может в будущем оно начнет прилетать нам в месседжер или в какие-нибудь умные очки — не важно. Важно, что есть понятные жизненные ситуации, в которых тебе это надо. Дальше все зависит от выбора собеседника, от того, с кем тебе в этот момент хочется разговаривать.
В интернете каждый может высказать свое мнение по любому вопросу, как сегодня разобраться: кто эксперт, а кто нет? Живо ли вообще это понятие?
Оно очень размыто, к сожалению. Я это чувствую по себе, мне приходится в течение дня отбиваться от звонков с разных радиостанций и сайтов, которые просят прокомментировать то и это. И очень трудно людям объяснить, что ты не специалист. Я понимаю, что для них понятие эксперта примерно равняется какой-то публичной фигуре, которая способна говорить о чем угодно, но это профанация, и мне в это все меньше хочется играть. Есть люди, которым я верю в разговоре про литературу, и они отличаются от людей, которым я верю в разговоре про войну на Ближнем Востоке, это не универсальное знание.
И я совершенно не понимаю, что с этим делать. Ведь мы не в советском союзе живем, чтобы взять и цензурным путем установить профессиональные стандарты: всё равно все будут высказываться о чем угодно.
Ответственность переносится на потребителя. Потребитель не должен дать себя одурачить. Если какой-то псевдоэксперт имеет медиа, через которое он общается, и при этом отказывается фильтровать базар, значит фильтровать его придется вам.
Как вы определили людей, которые выбрали сто восемь главных книг русской литературы?
Это довольно случайная выборка. Мы составили список из приблизительно сотни человек, которые, по нашему мнению, могли бы поучаствовать в опросе. Были люди, чье мнение по этому поводу нас не очень интересовало, хотя они и литераторы, и критики.
Здесь был какой-то авторский произвол: мы не пошли в редакцию журнала «Литературная учеба» или «Литературная Россия», если такой еще существует. Мы понимаем, что там сидят профессионалы, но их мнение для нас сейчас уже не очень релевантно.
Мы разослали письма с одной и той же просьбой. Те, кто ответил на это письмо после пятидесяти напоминаний, те и попали в список экспертов: это где-то половина.
«Полка» предлагает нам всем вернуться к школьному чтению...
На самом деле, нет. «Полка» не предлагает вернуться к школьному чтению, она предлагает его переназвать. «Полка» говорит: смотрите, ребята, есть понятие канона. Оно объективно. На протяжении последних, как минимум, ста лет везде: в Британии, во Франции, в Америке, в Советском Союзе, есть попытки канон сформулировать и правильно издать. Давайте откажемся от понятия «школьная программа» и вернемся к понятию канона, так будет честнее.
Канон пересекается со школьной программой процентов на 60—70, но довольно странно от нее отличается.
Да, наверное, «Москву-Петушки» в школе не будут читать, потому что там все бухают, но в каноне это объективно произведение из первой десятки.
.....а стоит ли возвращаться к практике написания школьных сочинений?
Нет-нет-нет, совершенно не стоит. А школьные сочинения не-школьникам не очень нужны, это искусственный жанр, который на самом деле, не служит правильному пониманию книги или умению ее интерпретировать. Это литературное упражнение со строгими формальными правилами.
Нет ни одного человека, который бы продолжал писать в жанре школьного сочинения, когда его перестают заставлять писать.
А, если их переназвать, например, в эссе?
Их совершенно не нужно переназывать, потому что, если у тебя есть жж, телеграм или что-то, куда ты пишешь для себя, ты пишешь эти эссе, никак их не называя.
Но ты это делаешь, потому что тебе хочется, а не потому, что есть какая-то универсальная необходимость.
Изменится ли качество текстовых блогов, если creative writing войдет в школьную программу?
Качество блогов — нет, но фикшна — да. Я понимаю, что нельзя научить человека быть Львом Толстым, но когда я нападаю на какой-то англоязычный фикшн достаточно случайный, то вижу, что люди элементарно владеют ремеслом. Там есть какой-то уровень, ниже которого ты не опустишься — все будет грамотно сделано и крепко сшито.
И этот уровень абсолютно иной, чем в российской беллетристике. Здесь нет никакого объяснения в виде особого творческого пути — что у нас какая-то особенная литература. Просто там есть минимальный уровень мастерства, а здесь его нет. Если он появится, то будет, по-моему, славно. Другое дело, что там и рынок совершенное других размеров. Будучи беллетристом средней руки ты можешь жить вполне себе припеваючи, и ещё писать колонки куда-нибудь.
А у нас в России писательство переходит в ранг духовного подвижничества на грани нервного срыва.
До нас мысли предыдущих поколений дошли в книжках, а как до следующих поколений дойдут наши великие мысли, если автор может удалить свой блог в любой момент?
Не страшно, может мысли и не такие уж великие. До письменной традиции была традиция устная, которая была только частично записана.
Мы знаем Илиаду и Одиссею, но уверены ли мы, что это единственный существенный греческий эпос? Совершенно нет. И в письменной традиции осталось много всего, что было записано на клочках бумаги, на салфетках, которые отправились в мусорку; в дневниках, которые были потеряны; в тетрадках, которые были изъяты при обыске, отправлены в НКВД и оттуда не вернулись. К сожалению, это естественный процесс (к сожалению, для нас, для людей, претендующих на то, чтобы быть авторами).
Нет никакой гарантии того, что наши мысли велики или кому-то окажутся нужны. Возможно, все смоет временем и нам даже не надо будет нажимать на кнопку delete. Но так было всегда.
В своей лекции о поп-культуре вы говорили, что у нас становится все больше личных мифов — один миф для фейсбука, другой — для телеграма… Что ждет идею личного мифа?
Я не знаю.
Если бы вы спросили об этом лет пятнадцать назад, я бы не предсказал того, что произошло к нынешнему времени. Появились не только инструменты для самовыражения, но и, что серьезнее, инструменты для измерения того, как тебя оценивают другие. То есть того, о чем ты постоянно гадаешь: любит—не любит, уважает—не уважает…
А тут тебе в руки дают штуку, которая меряет это постоянно в режиме реального времени, еще и с пофамильными списками. Счетчик лайков это как ковер-самолет или волшебное зеркальце, только у авторов сказок фантазия до такого не доходила. Это очень сильно искажает человеческую психику. И ты, конечно, очень многое делаешь, чтобы поддерживать этот счетчик в «горячем» состоянии, очень много нервной энергии тратишь на то, чтобы сравнивать себя с другими, проверять — кто сегодня враг, а кто не враг.
Сейчас говорят, что инстаграм и фейсбук собираются скрутить счетчик лайков, потому что им становится страшно оттого, что они с людьми сделали.
Мы живем в очень странное время: никогда не знаешь, что будет дальше. А когда было иначе, с другой стороны?
Аделина Шайдуллина