«Работа писателя – отвоевать у вселенной кусок своего пространства»
Молодые писатели – о работе с современностью, о том, почему за актуальностью гнаться бесполезно и нужно сосредоточиться на собственных эмоциях, а также о том, почему некоторые персонажи на самом деле – капуста.
В рамках рубрики «Вопрос знатокам» мы просим состоявшихся литераторов ответить на вопросы, которые больше всего волнуют начинающих писателей. Лучшие в своем деле расскажут, какие грабли следует обходить стороной, а какие шишки все-таки придется набить, если задались целью писать хорошие тексты.
В новом выпуске мы опросили молодых писателей о том, как они создают героев современной эпохи, как пишут на актуальные темы и имеет ли смысл современному писателю писать о собственных травмах.
С чего начинается создание героя, как он рождается?
Алексей Поляринов, писатель, блогер
Герой или героиня всегда рождается из какой-то сцены. Например, ты представляешь себе, как человек сидит в машине и не может заставить себя выйти из нее, потому что ему или ей нужно подняться по лестнице и зайти в квартиру. А он или она не хочет этого делать. И ты начинаешь развивать эту сцену, наполнять ее деталями. Пытаешься понять, почему он или она не хочет этого делать. Когда деталей достаточно много, ты видишь героя и ведешь его дальше.
Юрий Некрасов, писатель
С героем все лихо:
– порой он просто приходит - это самый предпочтительный, идеальный вариант, «эфирный» (когда тебя озарило, и ты такой: «аллилуйя!»), такие персонажи вылупляются и живут, именно они могут переворачивать текст и двигаться в каком-то своем, удобном им направлении
– есть персонажи-функции = «баба-инструмент, мужик-стрелочник» = они вводятся в текст, чтобы отработать ситуацию, двинуть ее, куда нужно, и потом исчезнуть, этих нужно оживлять (советуют дать им особенности, фишки, привычки, маркую одежду, особый говор, особые приметы – бородавку, например)
– есть персонажи-капусты, ты их придумал и ввел, а они раскрываются потихоньку, лист за листом, с такими прикольно то, что некоторые слои придумываешь ты, а некоторые самостоятельно и логично достраиваются в процессе.
Мне кажется, у большинства авторов с опытом есть где-то в голове свой кукольный театр с типажами и большой платяной шкаф с одежками, и если не пришел герой, автор залезает в этот театр, снимает с крючка нужных кукол, одевает по моде и надобности и гонит в поле – стреляться.
Когда я обратился к Шимуну Врочеку (писателю-фантасту – «Многобукв»), чтобы вместе работать над романом «Золотая пуля», часть героев уже существовала – какие-то типажи, выпуклые и фактурные, но без глубоких нарезов внутри. Мы начинали писать очень жанровую историю, поэтому персонажи были, как на подбор:
– Охотник за головами
– Ведьма
– Злодей
Это в процессе хаджа по мертвой пустыне, мимо галлюцинаций и скелетов, сломанных танков, пятен нефти, вдруг полезло изнутри героев всякое. Нам претили совсем уж шаблонные болванчики. Душа просила неоднозначности. И мотивов. Мы выдали героям боль и корни. Так появилась вторая и третья часть романа.
Дарья Бобылева, писательница
Понятия не имею, они как-то сами появляются. Я больше думаю об истории, о сюжете, об интонации, а герои как-то нарастают на всем этом сами. А потом я просто слежу за тем, «ожил» ли герой, стал ли хоть сколько-нибудь объемным. Это сложно объяснить теоретически, но легко почувствовать: живой герой тянет за собой текст, меняет сюжет, он, можно сказать, личность, и нельзя заставить его действовать исключительно по авторской воле – текст начнет фальшивить. А схематичного. неживого героя можно вертеть как угодно, это манекен.
А так я, наверное, беру как материал типы, которые встречаются в жизни. Чем ярче тип, тем с ним проще. Сначала надо его для себя обобщить, выделить самые характерные черты – а потом, наоборот, обтесать под индивидуальность и так выпускать в текст. Дальше он, если оживет, все сделает сам.
Булат Ханов, писатель
Важно, чтобы персонаж пришел в голову автора целиком, впечатался в воображение как цельный образ, а не вырастал постепенно из отдельных кусочков. Затем этот цельный образ можно анализировать, мысленно разбирать по составляющим, дополнять, корректировать. Он может быть противоречив и непонятен, ведь любой трехмерный герой – это наложение проекций, столкновение потоков, конфликт ценностей. Мой замечательный друг Оксана Тимофеева, философ, профессор Европейского университета, однажды здорово схватила метод, который я бессознательно применял для создания персонажей. Это как конструктор из элементов разных людей: от кого-то фамилия, от кого-то взгляд, от кого-то вредная привычка, внешность или страсть к искусству. Но, повторюсь, осознание, что герой – это набор элементов, приходит задним числом, в первый раз персонаж уже является мне собранным и смонтированным.
Евгения Некрасова, писательница, преподаватель
У меня нет рецепта по созданию героя. Я представляю себе ситуацию. Дальше уже помещаю в неё героя, и он/она проявляется через действия, реакции на эту ситуацию.
Ольга Брейнингер, писательница, блогер, литературный антрополог
Как и любой объект творческого процесса, создание литературного героя требует комбинации вдохновения и рефлексии. Однажды в нашей голове появляется смутный образ, дуновение ветра – и чем больше бы думаем об этом воображаемом герое, тем более точные, реальные черты он начинает обретать. По сути, это и есть работа писателя: уловить контуры воображаемого и превратить в действительное.
Должна ли у автора быть какая-либо «наболевшая тема», чтобы начать писать? Должен ли герой текста трансформироваться?
Алексей Поляринов, писатель, блогер
Насчет литературного героя: я считаю, что он всегда вырастает из какой-то личной боли автора. Ну то есть хороший герой – это всегда проекция того, что автора волнует больше всего.
Юрий Некрасов, писатель
Тема/боль/конфликт/дисбаланс. Мне, чтобы начать писать, иногда нужно дуновение, прикосновение крыла, а не какой-то там серьёзный удар о тему. Я –легкомысленный автор. Мои идеи приходят отовсюду: чтение, кино, вывески, мою посуду – жую сюжеты. Иногда тема выкристаллизовывается и нуждается в обрамлении, тогда текст – ее дорога, время и место действия.
Разумеется, в Больших/Взрослых текстах идея/тема обязана выпирать/попирать ногами все остальное, напоминать о себе запахом и свистом. Грешно писать без идеи, стыдно работать авантюрными (как бы) пустыми сюжетами. Если честно, мне не всегда понятно, есть тема или нет.
Пытался написать про фашистов, умирающих под Сталинградом – понавылезло всякого вплоть до библейских аллюзий. Мне кажется, это зависит от уровня амбиций (пишу ли я Большой Русский Роман?), масштаба обобщений (есть ли мне, родившемуся в 1978 году, что сказать о войне в Афганистане?), свежести мысли (кто-нибудь уже писал о геноциде пчел в начале 19 года?), это интересно мне самому (так хочу писать про Владислава Суркова, аж живот сводит)? Круто, когда тема пришла и захватила. Хорошо, если тема появилась в процессе. Неплохо, если тему отыскали и придумали читатели. Значит я дописал и что-то в этом есть.
Дарья Бобылева, писательница
Зачем? Если у автора есть «наболевшая тема», скорее всего мы получим письменную истерику от первого лица.
Это сейчас модно и совершенно нечитабельно. По-моему, запустить процесс формирования истории в голове может любое впечатление, любая эмоция, и сильная тоже, но вот подходить к созданию текста нужно с холодной головой. И, конечно, сомневаться не надо, лично я вообще не в состоянии писать, когда сомневаюсь. Ведь главное сомнение – это сомнение в том, нужен ли этот текст вообще.
Идеи трансформации и конфликтов пришли в прозу из драматургии и киносценариев, это их специфическая кухня, а проза гораздо свободнее. У нас необязательны даже сюжет и герои, но мы стали почему-то об этом забывать. По моему опыту, у тех участников семинаров, которые зубами держатся за «арки героев» и прочие странные правила, тексты получаются хуже, чем у остальных. Не лишайте себя свободы.
Булат Ханов, писатель
Верно, до написания текста автора что-то тревожит, автор желает с чем-то или кем-то разобраться. Притом тревога эта необязательно совпадает с переживаниями читателя.
Без внутреннего конфликта персонаж вряд ли будет интересен.
Конфликту при этом позволено быть неочевидным, скрытым от самого персонажа и даже от невнимательного читателя. Или это может быть обманный конфликт: герой может думать, что борется со злом, выступает за чужие права, а на самом деле сражаться со своей бабушкой, которая давно уже умерла и из памяти почти исчезла. Более того, мотивы могут быть и перекрестными. Одна бабушка гигантского влияния не окажет, бабушка должна в бессознательном сцепиться еще с чем-то значимым.
Чтобы запомниться, герой должен желать одного, думать о другом, говорить третье, делать четвертое – и при всем оставаться органичным. Что до трансформации, то к ней надо подступаться осторожно, не идти напрямик. Некоторые мастера любят, поучая участников литературных семинаров, авторитетно выдвинуть тезис, что центральный персонаж повести или романа обязан в течение сюжета поменяться, прийти от одной точки к другой, как Евгений Онегин или Пьер Безухов. Я такой категоричности не разделяю. Происходящая с героем трансформация может быть как радикальной, так и почти незаметной. Не исключено, что это будет сдвиг, про который мы скажем лишь: что-то точно произошло, но с ходу и не определишь, что именно. Это ключевой парадокс: человек меняется и в то же время остается прежним. Мы меняемся, оставаясь прежними.
Евгения Некрасова, писательница, преподаватель
Я думаю, да. В первую очередь от темы должен испытывать боль автор. Но передать, выразить эту боль он должен через героя. Мне интересно, когда есть конфликт и трансформация. Хотя, безусловно, возможна проза, когда изменения нет. Просто такой текст сложнее написать.
Ольга Брейнингер, писательница, блогер, литературный антрополог
В работе с темой, идейной концепцией текста нет правил. Как и во всем остальном. Что-то приходит к нам как данность – образы, обрывки фраз, смыслов – и день за днем мы продолжаем писать, размышлять, развивать – до тех пор, пока не удается максимально точно перенести на бумагу то, что привиделось. В каком-то смысле наши тексты существуют до нас и независимо от нас.
Работа писателя – разглядеть и отвоевать у вселенной – словами – кусок своего пространства.
Из чего в итоге складывается литературный герой, как он «наполняется»? Как можно дать ему «уникальный голос»?
Юрий Некрасов, писатель
Никаких специальных приемов, чтобы как-то выделить наших персонажей, мы с Врочеком не делали. Старались оставаться в ключе герой-контекст-адекватность. Надо сказать, что у нас разный авторский голос, некоторые знатоки наших стилей могут отделить в тексте «Золотой пули» куски, написанные мной или Шимуном.
Мы старались не идти против художественной правды – не врать.При этом не отпускали педали газа – писали, что и как хотели. Мы ориентировались на сильного читателя, который любит дичь, пройдет с нами сквозь бойни, вытерпит и будет понимать то, что поняли мы сами.
Мне кажется, герой всегда говорит манерой автора. Круто, когда у автора несколько таких манер. Хорошо, если диалоги фактурны и позволяют различать героев. Как пишет диалоги Тарантино, Гай Ричи и Макдона, не понимаю. Вот там море иронии, точности, ювелирного соответствия моменту и афористичности. И герои отменные.
«Золотая пуля» - жанровый текст. Герои порой говорят штампами, пусть и некоторые ситуации вывернуты наизнанку. Все это - сознательный шаг, работа в традиции.
Дарья Бобылева, писательница
Онискладываются из всего сразу, тут, как и во всем прочем, нет единого алгоритма. Реальный человек может чем-то запомниться, потом на это наслаивается книжное или киношное впечатление, потом вдруг придумывается история, для которой подходит этот персонаж, только надо его еще дошлифовать и изменить. Чаще всего реальное впечатление первично, в этом плане моя работа в букинистическом магазине просто бесценна. Среди его посетителей полно готовых персонажей для страшилок и абсурда. Удобнее брать «в герои» человека незнакомого, чтобы, позаимствовав у него характерные черты, придумать его заново в соответствии со своими задачами. Про знакомых мы знаем слишком много, не знаем, за что хвататься, и не видим леса за деревьями.
Что касается быличек, то в них героев нет вообще, это голый и максимально спрессованный сюжет.
Если хочется дать герою уникальный голос, надо озаботиться речевыми характеристиками – пусть у него будут свои словечки, свой синтаксис. Надо вообще продумать, кто он, откуда, какой, как выглядит, мы на семинарах чуть ли не анкеты составляли. В текст это вставлять, разумеется, не нужно, главное держать в голове, знать своего персонажа досконально, тогда у него больше шансов ожить. А вот как именно герои оживают – это все-таки уже литературная магия.
Булат Ханов, писатель
Предположу, что собственный голос у персонажа появляется в случае, если он переживает о тех же вещах, что задевают и самого автора. Речь идет не о совпадении позиций героя и писателя, а об общем предмете их устремлений. В этом смысле от автобиографичности никуда не деться, но и автобиографичность реализуется особым образом: наблюдения, идеи, чаяния персонажей, даже противоположных – это в равной степени наблюдения, идеи и чаяния самого автора, которые он отчуждает от себя. Наделить персонажа своими мыслями – значит отделить их от себя. Снять противоречие, если обращаться к гегелевской терминологии.
Знаю, что некоторые писатели создают персонажей другими путями. Например, изучают быт, привычки и речь отдельных групп и воспроизводят некого усредненного героя – такого, которого в традиционном литературоведении называют типическим. Меня такой подход не устраивает. Даже будучи проработанными, тщательно, как велят мастера на литкурсах, прописанными, такие персонажи все равно кажутся схематичными.
Евгения Некрасова, писательница, преподаватель
Можно всё, я думаю. Зависит от желания автора, воображения, эмоционального состояния, сил. Самое интересное и сложное - создать нового героя, которого ни у кого не было, ни в книгах, ни в фольклоре, ни в реальности - но это сейчас уже невозможно. Я следовала какой-то своей собственной творческой логике, возможно, что она совпала с какой-то традицией [здесь речь о магическом реализме – «Многобукв»]. Если честно, рационально мало что можно объяснить в реальности, которая нас окружает, появление волшебных существ в ней меня бы не удивляло.
Ольга Брейнингер, писательница, блогер, литературный антрополог
Выписывать цитаты, подмечать интересные фразы, жесты, детали, наполняя свою писательскую записную книжку, несомненно, стоит. Но всегда нужно помнить, что писатель – вовсе не человек с блокнотом, который жадно документирует реальность, чтобы из понравившихся элементов потом сложить свой текст. Писатель – это человек, который улавливает смыслы, который не копирует, а создает. Потому рано или поздно все блокноты будут отложены в стороны, а ты должен остаться наедине с белым листом. Как говорил Кокто, писать – значит бороться с пустотой.
Мне кажется, что любой опыт повлияет на то, какого героя ты в итоге напишешь. Безусловно, есть риск, что кросс-культурные референсы не всегда будут понятны читателям, выросшим в определенной культурной среде. Но все же самое главное – не то, поймут ли читателя твои референсы, а то, поймут ли они твоего героя.
Говорят, что «в современной русской литературе» мало современности. Как Вы считаете, нужно ли помещать литературного героя в современное пространство и отвечать на актуальные запросы?
Алексей Поляринов, писатель, блогер
Мне кажется, тут немного неверно вообще так рассуждать. Автор не должен писать об актуальном, потому что это типа важно и от него/нее ждут актуальности. Я писал об актуальном, потому что у меня об этом болело. А более подробно о современности в литературе, Беслане и Норд-Осте, у меня есть целый выпуск подкаста, я вас к нему, наверно, и переадресую, если вы не против.
Юрий Некрасов, писатель
Очень сложно найти язык разговора про современность. Какой он? Бытовой? Субкультурный? Профессиональный? Затем очень сложно найти тему, в которой ты:
– не будешь врать
– можешь делать обобщения на основе фактов
– скажешь что-то значимое
– раскроешься сам
Третье: с кем ты будешь говорить о современности? С родителями? Сверстниками? Своим кругом? Теми, кто моложе?
Актуальность и острота того, что происходит сейчас, какая-то запредельная. Потоков информации море. Высказывание не успело вылететь, уже устарело или выглядит однобоко.
Я вижу три выхода: Писать мемуары, осмысляя недавние девяностые и нулевые (здесь и я, и Шимун отметились по раздельности). Уходить в метафору и вытаскивать острый драматизм болевых точек (Норд-Ост, Беслан, Болотная, 2014, дело «Сети» - что угодно, что нельзя игнорировать и вынести за скобки). Искать коллаборационные формы художественной литературы с музыкой, стрит-артом, ютубом и тд.
Дарья Бобылева, писательница
В актуальные проблемы читателя окунут и без меня, при нынешних скоростях распространения информации литературе бессмысленно конкурировать с публицистикой, которая уже и сама превращается в неповоротливого мастодонта на фоне молниеносных мемов и других новых информационных единиц. И я не видела ничего более художественно ущербного, чем литература, гонящаяся за актуальностью и злободневностью. Все-таки работа над текстом не терпит суеты, а современность туда попадет сама – через приметы времени, мировоззрение героев и так далее. Я использую реалии для «заземления» текста, чтобы придать происходящему максимальное правдоподобие. Мне кажется, только с помощью реалистического подхода, тщательно выписанного и хорошо знакомого читателю бэкграунда можно добиться ощущения, что в поликлинике или в коммуналке действительно может обитать нечто сверхъестественное. Лавкрафт писал про моего любимого автора «рассказов с привидениями» М.Р. Джеймса, что он обладает даром «приближаться к ужасу мягкими шажками из самой гущи прозаической ежедневной жизни». Вот это идеально, я тоже так хочу.
А что касается актуальных проблем и современности, то я оставляю их более озабоченным злободневностью авторам. Таких авторов очень много.
Булат Ханов, писатель
Мне гораздо интереснее писать про вызовы, которые бросает нам сегодняшний день, чем, например, обрушиваться на Сталина или разоблачать мифы о допетровской Руси. Другое дело, что мало помещать героя в узнаваемый нам ландшафт, вкладывать ему в руку смартфон с бесконечными уведомлениями и принуждать его к пространным рассуждениям о нефтяной игле, советском наследии или радикальном феминизме. Это не делает текст автоматически актуальным. Надо уметь различить и передать через текст те структурные противоречия сегодняшнего дня, которые движут нашими внутренними конфликтами и определяют контуры нашей тревоги. В той же «Дистимии» я запечатлел положение вещей, при котором ввиду массового увлечения соционикой, НЛП и прочими методиками из поп-психологии чуть ли не каждый мнит себя специалистом в области психологии и ставит другим диагнозы. Причем тот, кто призван ставить диагнозы по долгу службы и имеет какую-никакую квалификацию, тоже может превратиться в объект «типирования» или прочей дилетантской чуши.
Или возьмем распространенный страх человечества – боязнь искусственного интеллекта. Есть много фильмов о том, как нас порабощают роботы, компьютеры, виртуальный разум. Однако мало кого заботит, что мы уже порабощены логикой ненасытного капитала. Не застрахован даже тот, кто капиталу преданно служит – как мой герой Максим Архетипов из «Дистимии». Как только он теряет продуктивность, начинает приносить меньше прибыли для тренинговой компании, Максима изощренно сливают. Притом, что личные отношения у него с боссом хорошие.
Если мы коснемся такого вопроса, как отсутствие литературы о «травматических местах», то могу предположить две причины. Во-первых, чтобы текст сложился, необходимо, дабы общественная травма пересеклась с личной травмой автора. Журналистское расследование, выданное за прозу, не прокатит. Во-вторых, писать об общественных травмах – все равно что рисовать на себе мишень. Нападок не избежит никто: ни дебютант, ни зубр. Константина Куприянова, написавшего толковую книгу «Желание исчезнуть» о ветеране войны на Украине, обвинили в плакатности и шаблонности. Захара Прилепина, воевавшего на Донбассе, за «Некоторые не попадут в ад» чуть ли не растерзать готовы. Почему? Эта ожесточенность читающей публики требует осмысления.
Евгения Некрасова, писательница, преподаватель
Мне кажется, что автору самому важно окунаться в современность. Изучать актуальных героев, язык, темы, образы. Чувствовать реальность. Именно так с большей вероятностью получится удачный, хороший текст, который работает в данном времени и пространстве, отвечает на запрос реальности. При этом не обязательно писать про современность, а можно писать о прошлом и будущем, но адекватным современности языком.
На вопрос о том, почему нет литературы о страшных травматических событиях последних тридцати лет, я ответить вряд ли смогу в этом коротком опроснике. Это тема для большого исследования. Ведь нет даже художественных текстов, насколько мне известно, где бы хотя бы косвенно затрагивались эти темы. Думаю, во-первых, дело в том, что наше общество только учится работать с травмами, пока собственными, индивидуальными, люди начинают ходить к психотерапевтам. Во-вторых, и это, видимо, самое главное: не было большой настоящей общественной дискуссии после трагедий, не было открытого расследования, не было сказано всей правды об этих событиях, не было больших журналистских расследований и их обсуждений (вот эти фильмы [Дудя и Екатерины Гордеевой – Е.Ж], чуть ли не первые, и это сколько лет спустя!), а значит не случилось серьезной общественной рефлексии. Именно поэтому мысли о трагедиях вызывают у нас не просто боль или страх, а хтонический ужас. Мы вроде бы бежим вперед, отказываем себе в мыслях, чувствах, эмпатии, воспоминаниях о трагедиях, но именно поэтому тормозим, не развиваемся, остаемся на месте уже много лет. В том числе не пишем художественной прозы не только о страшных событиях, но пишем мало прозы вообще. Я знаю, что появился документальный текст про Беслан. Возможно, когда-нибудь будет текст художественный. Наверное, это правильная последовательность. Сначала появляются документальные тексты/фильмы, а потом художественные.
Ольга Брейнингер, писательница, блогер, литературный антрополог
Дискуссия об «актуальном» романе – наверное, самая важная для современной литературы. За последние год-полтора появилось достаточно много текстов, которые работают с актуальной повесткой. Но, на мой взгляд, это не всегда происходит удачно. Пока создается ощущение, что, актуальность вводится в текст намеренно и с художественной тканью текста практически не сшита; грубо говоря, она остается в тексте в сыром, необработанном виде и не становится литературой. Актуальный роман – не обязательно тот, что написан на злободневную тему. Cкорее, для меня это текст, написанный на языке современности; текст, в котором чувствуются пульс и ритм времени.
Собирала Екатерина Журенкова