• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

«Скоропостижка»: ничего выдуманного и ни слова стопроцентной правды

В ноябре в издательстве Эксмо вышла книга «Скоропостижка» — сборник историй о том, что происходит с человеком после смерти. Это первая книга Ольги Фатеевой, писателя, судебно-медицинского эксперта с большим стажем. В интервью для «Многобукв» Ольга рассказала о своей книге, литературной учебе и историях, которые должны быть написаны.

«Скоропостижка»: ничего выдуманного и ни слова стопроцентной правды


О смерти, литературе и красоте

Любому писателю так или иначе приходится убивать своих персонажей, через буквы заставлять читателя проживать смерть героя. Вам же удалось сделать обратное: реальную смерть упаковать в буквы. Насколько условен этот текст? И о чем всё же лучше писать? Об условности или о реальности?

Условность в книге «Скоропостижка» только в компоновке деталей, чтобы нельзя было опознать реальные уголовные дела. Я для себя формулирую это так: в книге нет ничего выдуманного, но нет ни слова стопроцентной правды.
Я пишу и художественную прозу, но научно-публицистическая книга писалась проще.


То есть о реальности говорить легче?

Конечно. Не зря мастера советуют — «пишите о том, что знаете».

 

Судебно-медицинские опыты, вскрытия и расследования становятся вашими историями. А влияет ли писательство на вашу профессиональную жизнь?

Да, в обратную сторону это тоже, разумеется, работает. В очень неприятном смысле. Когда я пишу акт, то зачастую начинаю подбирать более точные слова, не первого круга синонимы, а это совершенно не нужно — очень затягивает процесс. С одной стороны такой подход усложняет жизнь, с другой — обогащает: я работаю судебно-медицинским экспертом уже не первый год, могу позволить себе среди всего этого канцелярита, которым пишутся документы, ввернуть какой-нибудь образ. Считаю, что с высоты своего опыта имею на это право.


Так судебная документация превращается в произведение литературного искусства.

Конечно. Сейчас в профессии много правил, нас сковывающих, раньше этих условностей было меньше. Эксперты старой школы пользовались тем же самым: их акты были красивыми, образными.

 

О книге «Скоропостижка»

 

Ваша книга не навязывает читателю, что чувствовать и как воспринимать происходящее на страницах. Это, наверное, единственно возможный способ говорить на тему смерти и быть по-настоящему услышанным. Был ли какой-то осознанный подход к стилю, интонации, к тональности?

Подход стал осознанным на стадии редактуры — их было четыре, две литературно-художественных и две научных. Сначала я пыталась писать этот текст как разговор с коллегами, полный профессионального сленга. Это была проблема: с одной стороны мне не хотелось делать учебник судебной медицины для чайников, а с другой - негуманно за каждым термином, например идиомускулярная опухоль, вынуждать читателя лезть в гугл. Я пыталась найти какой-то баланс.
Несколько глав были написаны на курсе «Нон-фикшн» в Creative Writing School в группе Екатерины Ляминой, в книгу они попали уже после редактуры. Новый текст сам собой вышел более выдержанный, более лаконичный. На такой стиль провоцировало присутствие мастера, личность Екатерины Эдуардовны, к которой я отношусь с большим уважением. В итоге эти новые главы, несмотря на то, что были дописаны и вставлены уже после редактуры, не разрывают текст, не выглядят заплатками или чем-то чужеродным.

 

Книга получилась и об умирании, и о проживании. Что для вас оказалось рассказать важнее?

Это, наверное, профдеформация, но для меня смерть — это всегда про жизнь. По крайней мере, все эти смерти — они составляют мою жизнь как эксперта. Мне хочется жить как Гамлету, уколотому отравленной шпагой, последние минуты. Но подольше (смеется). Мне кажется, что такие напоминания о смерти дают этот укол. Правда, они очень коротко действуют. Я помню свои ощущения после кардиореанимации: меня несколько недель ничего не волновало, я пребывала в состоянии дзен-буддизма. К сожалению, это ощущение прошло. Но попадать в реанимацию для повторения я не хочу.
Это моя личная потребность — сказать всё, что я знаю о смерти. Когда я только начинала писать, получались рассказы совершенно о другом, не хотелось спекулировать на теме смерти. Но это всё равно произошло, и тексты, в которых так или иначе были смерти и трупы, появились. Елена Холмогорова, которая была моим мастером в Creative Writing School, прочитала их, и сказала: «Оля, разрешите уже себе писать о том, о чем пишется. Пишется о смерти — ну и пишите!»

 

Ваша книга - художественно-публицистическая, но каждая история, в ней рассказанная, несомненно живет по законам художественной прозы. Сколько в этом осознанного приема, инструментов творческого письма?

Осознанности в этом нет ни грамма. Мне вообще кажется, что писать осознанно невозможно. Это работает иначе. Ты усваиваешь приемы, перерабатываешь новое знание внутри, а потом всё получается само собой.


Воспроизводство литературного знания.

Да. Но чтобы это воспроизводство происходило, нужно учиться, участвовать в литературных семинарах, обязательно разбирать чужие тексты. Потом это всё органичным образом превращается, во-первых, в навыки саморедактирования, а во-вторых, в неосознанное использование усвоенных приемов. Осознанность появляется потом, на стадии анализа.

 

О литературной учебе

 

Почему – писательство? Как родилась эта идея — пойти учиться?

Дело было в преодолении личного, рабочего кризиса. Хотелось попробовать в жизни что-то ещё, кроме работы, что-то для себя. Одним тоскливым зимним днем я вспомнила, что когда-то в школе с удовольствием писала. Мне попалась статья про разные литературные школы. Это был знак судьбы. В CWS тогда как раз проходил набор на первый онлайн курс. «Утром в газете — вечером в куплете»: утром я прочитала эту статью, а вечером уже оплатила обучение. Я попала в группу к Евгению Абдуллаеву. Курс был просто взрывной! День и ночь люди писали и обсуждали на учебной платформе тексты, погружение было абсолютное.
В CWS я старалась учиться у каждого мастера –– Майи Кучерской, Марины Степновой, Дмитрия Данилова, Марты Кетро, Дарьи Бобылевой –– от всех взять что-то нужное, важное и полезное, общение с каждым –– уникальная возможность, о которой я не могла и мечтать.

 

Что самое сложное в литературной учебе? Чему научиться нельзя?

Для меня самое сложное – подчинение ремесленным правилам, их освоение. Самый яркий момент учебы случился, когда я впервые попыталась полностью подчиниться им, и у меня получилось! Это был курс автофикшн Ольги Брейнингер. Я на самом деле очень не люблю привнесение в текст жестких структур. Ужасно мешают рамки. А на курсе автофикшн я преодолела себя, и это принесло колоссальное удовлетворение. Я поняла, что даже поток сознания должен быть структурирован. Читателю это может быть незаметно, но вы должны четко знать, какими принципами руководствуетесь, что держит вашу историю.
Я думаю, что в полной мере, с нуля, нельзя научиться языку и стилю. Стиль можно только отточить. Если же чувства стиля у человека нет, всё равно можно освоить инструменты CW на уровне ремесла.

 

Есть ли что-то, чего вы никогда бы не написали в своем тексте?

Не люблю пафос. Терпеть не могу уменьшительно-ласкательные суффиксы и слова, напрямую декларирующие эмоции. Восторженное что-нибудь — тоже.


А есть ли что-то, чем вы злоупотребляете?

Злоупотребляю профессиональными эпитетами, закрепившимися в традиции судебно-медицинской экспертизы. Например, грязно-красный. Мы же очень скованы тем, что должны описывать гнилостные изменения трупов в цветах, близких к палитре: красный, серый, розовый. Мы не можем написать в документе бордо, сепия или фуксия. И префикс «грязно» — это такая лазейка для того, чтобы показать цветовые изменения. Ещё есть замечательное слово «буроватый». В человеке же не бывает всё так однозначно, поэтому при попытке попасть в оттенок получаются монструозные составные прилагательные, например грязно-буровато-серый.

 

Один совет начинающим писателям.

Я скажу банальность. Надо преодолевать страх. Если долго учиться, но так и не заставить себя сделать что-то в одиночестве, ничего не получится.

Парадокс, что писательство — одна из самых одиноких профессий, но пишущие люди стремятся стать частью литературного сообщества.

Сообщество помогает. Но всё равно в какой-то момент нужно уходить из тусовки и писать. Все сепарируются по-разному: кто-то полностью, кто-то частично. Например, некоторые авторы выкладывают фрагменты на стадии написания большого целого. Мне это точно не близко, я убеждена, что если берешься за что-то серьезное, нужно делать это наедине с собой.
Это не противоречит тому, что я, например, и сейчас продолжаю учиться в нескольких мастерских, выполнять домашние задания. Если мастерская прекращается, а текст, на ней родившийся, должен быть дописан, то нужно просто сесть, зажмуриться, и сделать.


Ирина Жукова