• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

«Вы уже перестали пить коньяк по утрам?» Что делать с советами больших писателей молодым писательницам

«Вы уже перестали пить коньяк по утрам?» Что делать с советами больших писателей молодым писательницам


«Я не могу написать своё имя мочой на снегу. Не могу застрелить свою

жену и детей, кого-то из соседей, а затем и себя. Ох, если честно, я даже
водить не умею. Так и не получила удостоверение».
(Урсула Ле Гуин. Представлюсь.)

Урсула Ле Гуин, одна из самых открыто рефлексирующих о себе, о гендере и расе писательниц всех времён, посвятила эссе «Представлюсь» (Introducing myself) тому, как пыталась быть в литературе мужчиной, потому что не видела другой возможности вообще быть в искусстве человеком. Эссе так и начинается: «Я – мужчина».  Она пишет о том, что женщин «изобрели» слишком поздно, когда она уже давно писала, в то время как Джейн Остин, сёстры Бронте или Вирджиния Вулф настолько опережали своё время, что основная часть населения Земли их просто не заметила. Ле Гуин пыталась, но у неё всё никак не получалось писать с Хемингуэевской краткостью и жить вечной молодостью, которую классик себе обеспечил, вовремя застрелившись. Американской фантастке же не удались ни краткость, ни точные и суровые предложения, ни молодость, ведь она стареет и даже не пытается что-то с этим поделать. Вывод из этого короткого, но прекрасного размышления, не может не радовать: «Раз уж у меня не получается притворяться мужчиной и не получается притворяться молодым, я с таким же успехом могу начать притворяться старой женщиной. Я не уверена, изобрели ли уже старых женщин; но, кажется, оно того стоит».


Урсула Ле Гуин

Эссе это было написано в начале 90-х годов XX века, более тридцати лет назад, и вдохновило множество женщин-писательниц, которые сегодня
меняют литературный ландшафт и получают литературные премии за произведения самых разных жанров на самые разные темы. У кого-то из них есть семьи, у кого-то дети, у кого-то нет. Что изменилось за последние тридцать лет, так это представление о бинарной оппозиции женщина-мужчина, о том, какой должна быть женщина и каким должен быть писатель. Хотя путь к настоящему равенству всё еще неблизкий, но очень много на этом пути женщинами пройдено. Что грустно, пройдено гораздо в большей степени женщинами и писатель_ницами и читатель_ницами, чем цисгендеными мужчинами в обеих ипостасях. И эта асимметрия в представлениях об искусстве и о том, кто этим искусством занимается, сегодня видна как никогда, а выражается зачастую на анекдотическом уровне.

Так классик современной литературы, один из лучших русскоязычных стилистов всех времён, белый цисгендерный мужчина Владимир Сорокин на недавно прошедшей встрече с молодыми писателями и писательницами в Высшей Школе Экономики решил отдельно дать совет женщинам-писательницам, который выразил следующим образом: женщины-писательницы должны быть готовы, если они хотят написать что-то серьезное и связанное с метафизикой, расстаться со своей женственностью. Дальше шло уточнение о том, что писательство — это тяжелый труд, подразумевающий возможные проблемы на физическом и на психическом уровне. Еще дальше писатель вспомнил о своём рассказе, в котором героиня, решающая написать крутое метафизическое произведение, зашивает себе влагалище золотыми нитями.

Невозможно отрицать, что литературная деятельность — это огромная умственная и душевная нагрузка, которая требует труда, самодисциплины и сил. И действительно, многие люди разного уровня таланта платились за своё творчество физическим, психическим здоровьем, а иногда и жизнью. Однако эта расплата совершенно явно не связана с полом или гендером автор_ок, как не связано с женственностью наличие или отсутствие влагалища. Поскольку речь идёт о достаточно распространённом высказывании, причем не первом у писателя на эту тему, от одного из главных писателей современности, то хочется попробовать в нём разобраться. Кажется, что автор «Нормы» и «Дня опричника», книг, с которых как будто списана наша сегодняшняя действительность, мог бы еще многое рассказать и о завтрашнем дне, ведь ему удалось так точно прозреть день сегодняшний. Но есть ощущение, что дар прозрения распространился у него не на всё, а последние произведения, хотя говорят вроде бы о будущем, больше напоминают ретрофутуризм .

Очень интересное замечание делает Сорокин о том, что женщина либо пишет о метафизике, и ей от этого становится плохо и она плохо кончает, либо она уходит в «человеческое, слишком человеческое». И вот тут кроется самое интересное.

Помимо удивительно устаревшего представления о том, как связаны женщины и половые органы, очень досадно видеть столь же старомодное видение метафизики как мира, оторванного от быта, от отношений, от пищи физической и от секса для удовольствия, от родов и вскармливания — то есть, действительно, от «женского мира». В то же время сложно судить о том, каких же женщин Сорокин, сидевший в аудитории справа от человека, написавшего «Современный патерик», «Бог дождя» и адаптацию «Нового завета» для детей, считает настоящими метафизиками. Но если погадать, то, учитывая, что речь о прозе, можно вслед за Ле Гуин подумать о Вирджинии Вулф — главной английской модернистке, написавшей, в частности, эссе «Своя комната», в котором описаны ключевые проблемы, с которыми сталкивается женщина, желающая стать профессиональной писательницей. Нет, это не наличие вагины и не отсутствие пениса, а невозможность распоряжаться деньгами, даже если они у тебя есть, и отсутствие собственного пространства для постоянной работы. А еще невозможность войти в библиотеку без сопровождающего мужчины.

У Вирджинии Вулф не было детей, а брак был во многом духовным, но не потому, что Вулф решила зашить себе влагалище, физически ли, метафорически ли, но потому, что она была лесбиянкой, что в детстве стала жертвой насилия, что физическая близость с кем бы то ни было была для нее невероятно тяжелым испытанием. Однако в своих произведениях, которые насквозь пронизаны метафизикой, она перевернула с ног на голову саму идею эпического произведения, создав роман об одном дне, сотканный из женских воспоминаний («Миссис Дэллоуэй») и «Одиссею» от лица Пенелопы («На маяк»). В ее прозе небо и земля, размышления о смерти, жизни и Боге переплетаются со штопкой, готовкой еды, мигренью и наблюдением за тем, как растут твои дети. Вулф знала, что женщина наполнена духовностью, но духовность эта, эта связь с божественным, почему-то упорно не понятна окружающим её мужчинам. Она часто делает женщину ускользающим объектом желания (тут вспоминается и неуловимая улыбка-поцелуй миссис Дарлинг из «Питера Пэна» и налаженная постоянная связь с потусторонним миром Мэри Поппинс), но никак не субъектом. Мужчинам вокруг героинь Вулф не удаётся увидеть в женщинах, с которыми они живут, людей. Интересным образом подобное неумение видеть равного себе человека в том, кто проявляет черты «женского» поведения, такие как мягкость, дипломатичность, тонкость, описывает и Урсула Ле Гуин в великом романе «Левая рука тьмы». Живущий в обществе, по сути, агендерных людей посол будущей Земли на планете Гетен считает человека, в которого постепенно влюбляется, мужчиной, проявляющим то и дело «бабские черты».

И тут мы приходим к еще одной странной нестыковке: с начала двадцатого века многократно европейские, американские, советские и постсоветские писатели и писательницы, режиссёры и режиссёрки (вспомним хотя бы Ларису Шепитько и Киру Муратову) осмысляют и деконструируют понятие «женственности» и показывают нам жизнь женщины во всём ее многообразии. Сначала речь идёт скорее о том, что совмещать роль любящей жены и матери и независимой личности, субъекта, практически невозможно, но начиная с первой мировой войны и революции женщинам приходится эту роль Человека на себя брать. А уже к концу века всё меняется и становится ясно, что женственность — красота, фертильность, забота о других как ключевой признак особи — это конструкт, связанный с женской социализацией, в той же степени, что и мужественность — действие над рефлексией, стойкость над эмоциональностью, решение конфликтов через агрессию — продукт социализации мужской. Уже к концу двадцатого века мы выяснили, что женщине или мужчине не обязательно принимать на себя роли, которые общество им навязывает, что они могут существовать вне рамок, в которых их загоняют определения «мужественности» и «женственности». Этот переворот еще не случился до конца в обществе, но уже очевиден в искусстве и в попкультуре, во многом благодаря трём волнам феминистского движения и других угнетаемых групп за свои права и за видимость своего опыта.

Не удивительно, что узнавать об опыте угнетённых групп из первых рук в первую очередь стали сами угнетённые группы (быть объектом чужих фантазий всё же утомительно). А вот носители прежней нормы, то есть белизны, цисгендерности и гетеросексуальности (и, отдельным пунктом, мужского пола и гендера) очень часто знакомиться с этим опытом не хотят. Ежедневно можно прочесть в интервью писателей, в рецензиях читателей и даже в размышлениях посетителей книжных ярмарок, что «мне просто неинтересно об этом читать — речь ведь идёт о проблемах, которые от меня максимально далеки». Но есть тут одна проблема: современный мужчина-писатель, продолжающий читать прекрасных мертвых белых мужчин-писателей (только таковых, в частности, упомянутого в эссе Ле Гуин Хемингуэя, и упоминает на встрече в Вышке Сорокин), желает при этом писать и высказываться об этом далёком и не интересном ему опыте и видеть среди своих читателей носителей этого опыта.

Происходит это повсеместно, и Владимир Сорокин в данном случае находится в прекрасной компании. Но если раньше читали книги в основном мужчины, то сейчас это делают в основном женщины. И в этой ситуации зашивание влагалища как радикальный акт, освобождающий женщину от «слишком человеческого» — это довольно неприятная фантазия человека, который, видимо, не знает, как часто женщинам приходится зашивать влагалище после родов. Когда он говорит о тяжелом труде, который может оказаться не под силу женщине, он вряд ли помнит о труде по вынашиванию и вскармливанию ребенка или по совмещению работы фулл-тайм примерно в любой сфере деятельности и фулл-тайм работы по дому. Но, самое интересное, он почему-то не думает о тысячах женщин, которые за последние десятилетия совмещают работу в офисах, в больницах, в университетах, работу материнства и ведения хозяйства с писательским трудом, и делают это успешно.

Казалось бы, сейчас не только такие издательства, как No kidding Press или Popcorn Books выпускают теоретические и художественные тексты, написанные женщинами и небинарными персонами, — это стали делать примерно все, включая Эксмо. Дело в том, что женщинам нужна новая литература, потому что им интересны новые знания. Интересны ли они по-прежнему белому цисгендерному мужчине, не столь ясно. Переубедит ли Сорокина прочтение «Инферно», «Зами, как теперь произносить моё имя», «Аргонавтов», «Конец света, любовь моя», или такой же, как его проза, современной классики, вроде «Время: ночь» или «Кысь» в том, что странно советовать женщинам переставать чувствовать себя женщинами (или выглядеть женщинами в чужих глазах) , прежде чем приступать к серьезной творческой деятельности? Не уверена. Потому что пока что белый цисгендерный писатель не готов расстаться со своей мужественностью, то есть осмыслить свои авторские и житейские стратегии как продукт мужской социализации. А чтобы продолжить не расставаться с ней, ему приходится прибегать к риторическим ухищрениям формата «А вы уже перестали пить коньяк по утрам»? Что можно сказать в ответ на такой совет? Что женственность — это патриархальный социальный конструкт? Что женщина — не равно носительница влагалища? Что метафизика — не равно отказ от человеческого? Что, наконец, женщины уже давно и успешно пишут о метафизике и стоит им пожелать в первую очередь денег и расширения мужской аудитории? Но ведь эта формулировка является обращением к собственной фантазии, она не связана с сегодняшним днём и не подразумевает никакого диалога. Так что остаётся, видимо, лишь развести руками и, словами известной поп-песни, проводить этот совет. Thank you, next.



Александра Баженова-Сорокина