О пользе домашних заданий
В сентябре завершился фестиваль молодой драматургии Любимовка, который с 1990-го года знакомит театрофилов с новыми текстами начинающих и признанных русскоязычных авторов. Мы побеседовали с Фёдором Жельне, автором, чья пьеса попала в основную программу фестиваля.
В этом году фестиваль впервые прошел в театре «Соверемнник», где зрители услышали 24 пьесы-финалиста основной программы, то есть написанные пока неизвестными авторами, и 5 пьес внеконкурсной программы, иначе говоря, написанные уже состоявшимися драматургами. Все тексты были представлены читками — актеры на сцене отыгрывали персонажей исключительно голосом.
В 2021-м году в основную программу попала пьеса «Жизнь после смерти», написанная на тот момент студентом четвертого курса бакалавриата кафедры драматургии Санкт-Петербургского института кино и телевидения Фёдором Жельне. Этот текст — его курсовая работа, которую он «без особых надежд» отправил на несколько конкурсов, а через год пропустил первые две недели обучения в магистратуре, как он говорит, «по одной из самых приятных уважительных причин» — сидел в «Современнике» и слушал читки пьес, в том числе своей.
Герой пьесы — молодой человек, который в 21 год переживает смерть матери и оказывается совершенно не подготовлен к свалившимся на него обязанностям. Чтобы зритель, рискующий, как и все, однажды потерять близкого человека, не оказался столь же потерянным и беспомощным, герой монопьесы решает написать инструкцию по похоронам и рассказывает о том, с какими трудностями можно столкнуться при ее выполнении.
Мы поговорили с Фёдором о фестивале и читке его пьесы, о трагическом и комическом, о разнице между текстами для театра и кино. После нашего разговора Фёдор заявил, что, если в интервью он «не будет выглядеть идиотом, значит, и у вас все обязательно получится». Дорогие читатели, дерзайте!
Пьеса «Жизнь после смерти» — это твой первый текст, с которым потенциально может познакомиться много читателей и зрителей благодаря Любимовке?
Наверное, это первый текст именно для театра. Вообще это было домашнее задание в университете — мне задали написать пьесу, и вот, что из этого вышло. Всем советую делать домашние задания.
Ты говоришь, первый текст для театра. До этого ты писал другие?
Да, я писал киносценарии, но их сложно рассылать массовому читателю. Процесс кинопроизводства сильно отличается, он гораздо дольше, а в театре — прислал пьесу, по ней показали какой-то набросок, например, читку, и вот уже есть рабочий прототип. В кино бывает, что одновременно выходит несколько похожих проектов. Например, вышло же три сериала про психолога почти одновременно. Значит, три года назад сразу несколько сценаристов нащупали этот нерв.
А в театре все одновременно не нащупывают нерв или дело в том, что в кино есть какая-то схема, которой все следуют?
Не схема, но мне кажется, в сериале все больше завязано на персонажа, про которого ты рассказываешь большую длинную историю, а в театре это могут быть совершенно разные вещи. Многие пьесы рассказывают о переживании какого-нибудь события, и это скорее вопрос текста, а не персонажа. Наверное, трудно себе представить, что у каждого онлайн-кинотеатра есть своя экранизация «Ревизора», а в театре — вполне.
Что тебе больше нравится писать — сценарии или пьесы?
Мне, наверное, все же больше нравится писать сценарии. Но театр — это очень приятное упражнение, в котором можно немного похулиганить и позволить себе то, что не допускалось в рамках киносценария. Если в сценариях нельзя дать человеку монолог больше, чем на четыре строчки, то тут я написал монопьесу и отыгрался за все эти годы в бакалавриате. В кино человек не может разговаривать двадцать шесть минут, а тут — пожалуйста, с удовольствием, если это интересно и хорошо.
Но в «Современнике» на обсуждении сказали, что твоя пьеса — как будто бы почти готовый сценарий для сериала.
Если делать из этой пьесы сериал, ее, конечно, нужно очень сильно дорабатывать. Потому что в кино совмещается аудио- и видеоряд. Допустим, аудио у нас есть, а теперь нужно добавить и прописать все визуальное, затем решать это киносредствами — монтажом, планами. То есть в театре мы можем просто поставить куб и сказать, что это барная стойка, а в кино, наверное, не можем.
На Любимовке в твоей пьесе увидели не только потенциальный сериал, но и стендап, некоторые даже говорили о тождестве.
У моего преподавателя есть тезис, который мне очень нравится: театральный текст — это текст, который адресован театру. Я этот текст адресовал театру, а не стендапу. Мне кажется, что стендап — это простой путь к его постановке, без добавления реквизита, действия и чего-то еще, и такая постановка тоже может быть. Но я специально не писал, что может происходить вокруг и не прописывал взаимодействие с мизансценой, с тем же реквизитом, оставляя пространство для режиссера. Там же может быть очень много разных конфликтов, той же статики и динамики, то есть довольно статичный герой и, например, какое-нибудь динамическое развитие вокруг него. Я стендап очень люблю, но мне хотелось бы, чтобы моя пьеса была комедийным моноспектаклем, я не хочу ограничивать ее словом стендап.
Наверное, мысль о стендапе связана и с юмором в твоем тексте. Ты сразу понимал, что будешь писать драмеди?
Да, потому что очень легко было сделать из этого какую-то трагедию, а делать так решительно не хотелось. Комедия — это трагедия плюс время. Я неожиданно понял, что смерть и похороны так стигматизированы, про это никто не разговаривает. А почему? Давайте поговорим об этом.
И ты эту трагедию еще и помещаешь в петербургские реалии. От алкоголя, который перестает продаваться в 22.00 до скидки в Эрмитаже по документу, подтверждающему владение участком на кладбище. Ты это сделал намеренно?
Это очередной плюс киносценария — его можно двадцать раз переписать, скорее нужно, а тут я написал, отправил и, как мы уже видели, оно дошло до зрителя, причем спустя некоторое время, и у меня не было возможности вернуться к этому тексту и получить какие-то редакторские правки. Не то, чтобы я хочу, чтобы персонаж находился вне времени и пространства, но я бы исправил.
Дала ли Любимовка твоей пьесе какие-нибудь перспективы развития? На фестивале были профессионалы, которые могли бы предложить поставить ее?
Такие люди точно были, и они всегда есть. Но моя пьеса не очень форматная, она довольно короткая для того, чтобы с людей за это деньги брать, и особенно звать их в театр, чтобы они красиво оделись и духами попрыскались, потом пришли на полчаса и сказали: «А что, всё? А антракт? А коньячку?». Это скорее моя визитная карточка «Вот, смотрите, человек умеет писать смешно. А давайте спросим, что еще у него есть, и попробуем с этим поработать.»
Мы сейчас во время разговора много раз упоминали, что при написании текста важен формат — кино или театр. А думал ли ты, когда писал эту пьесу, про потенциального зрителя или читателя?
Я с удивлением и большой радостью обнаружил, насколько она откликается в людях. Ко мне потом подходят и рассказывают свои истории, связанные с похоронами. Неожиданно, как будто я стал человеком, с которым можно об этом поговорить. В Архангельске одна зрительница сказала, что ей очень понравилась пьеса, потому что у нее есть сын, и она не знает, как с ним поговорить про смерть, а она про это думает, и, если бы они сходили в театр на эту пьесу, вечером у них уже бы была база, фундамент, на котором можно выстроить диалог. И я понимаю, что сложно сесть и сказать: «слушай, когда-нибудь же меня не станет».
Тебе самому понравилась читка в «Соверменнике», сделанная режиссером Артемом Дубра с актером Илларионом Маровым?
Да, мне очень понравилось. Я боялся, что этот текст не будут читать и ставить как комедийный. И когда и шутки зазвучали как должны звучать шутки, и зритель начал смеяться, я расслабился. Я понимаю, что сложно разрешить себе смеяться. На других спектаклях первым смеюсь я.
Все было максимально близко к тому, как я себе это представлял, хотя у меня в тексте нет ремарок — мне кажется, что нужно оставлять режиссеру пространство. При постановке добавляется второй взгляд на материал, и наши два взгляда объединяются в один большой. У меня был опыт того, что снимали короткий метр по моему сценарию, и там я научился тому, что режиссер всегда привнесет свою точку зрения, и это нормально и пойдет исключительно на пользу. Я не такой щепетильный человек, что «слово не то сказали».! Я, конечно, немного грущу, что старался и придумывал реплику, а актер сказал по-другому, но, возможно, он прав, и это лучше ложится в персонажа.
Ты скорее метишь на съемочную площадку, чем на театральные подмостки?
На фестивале был мастер-класс Романа Кантора, который сказал: «Вы определитесь, вы — киносценаристы или театральные драматурги, потому что на двух стульях, конечно, не усидеть». И в чем-то я с ним согласен, и мне бы хотелось на съемочную площадку. Но драматургия — это прекрасно и замечательно, я пережил невероятный опыт, съездив на два фестиваля. И что самое здоровское, я познакомился с невероятным количеством замечательных людей.
Опыт Любимовки сподвиг тебя на новые тексты для театра или для съемочной площадки? Может, у «Жизни после смерти» есть какие-нибудь перспективы развития, например, в постановку?
Я сидел в Современнике почти безвылазно, с 11 до 23 и впитывал-впитывал, что, конечно, не могло не сподвигнуть. А у пьесы какие-то перспективы, конечно, есть, но они очень долгосрочные, и мне пока не хочется ни о чем громогласно заявлять — вдруг, не выйдет.
В общем, всем советуешь посылать тексты на конкурсы и фестивали.
Я всем советую делать домашние задания. Но мне кажется, я — плохой пример. На Любимовку люди десятилетиями отправляют тексты, и их не берут. А я такой: «Здравствуйте!», они такие: «Здравствуйте! Приезжайте!», и очень здорово, что такое тоже может произойти, я как Золушка себя чувствую.
Беседовала Тася Егорова