В Нобелевской премии пора что-то менять

Заключительный материал, посвященный Нобелевской премии, о том, как Шведская академия наук постепенно отходит от своих новаторских принципов, перебираясь на более гладкую и ровную дорожку

Можете ли вы вспомнить имя Нобелевского лауреата по литературе прошлого года? А лауреата 2020 года? Если да, у вас отличная память, если нет — ничего страшного, таких большинство, особенно среди русскоязычных читателей.  В 2021 году Нобеля получил Абдулразак Гурна, чей роман «Рай» вышел на русском только осенью 2022 года, и велика вероятность, что не вышел бы вовсе, не получи Гурна премию. В 2020 году награда ушла поэтессе Луизе Глюк, которую на русский переводят мало и плохо. 

Последние несколько лет комитет принимает такие безопасные и скучные решения, что из события года награждение Нобелем превратилось в небольшую новость одной недели октября, которую обсуждают пару дней, не больше. 

Нобелевская премия, учрежденная в 1901 году, отмечает лауреатов за новаторство, важные исследования, потрясающие и меняющие мир открытия. Некоторые решения комитета не вызывают вопросов, другие кажутся весьма спорными. Но, если вокруг лауреатов в категориях «физика», «химия» и «медицина» дискуссии зачастую ведутся в узких кругах специалистов, то обсуждением двух других категорий — «мир» и «литература» — занимаются все кому не лень. Ведь каждый считает, что точно знает, как построить мир во всём мире и, тем более, как написать хорошую книжку, а способ у каждого свой. 

Разница ещё в том, что в трёх первых категориях награда обычно уходит за конкретное исследование, тогда как писателей отмечают за совокупность достижений. Нобеля дают не за книгу, а за то важное, что писатель сделал для литературы. Такая амбивалентность критериев не может не вызывать вопросов, а то и возмущений. 

Более того в некоторых случаях возникает вполне обоснованное сомнение, за литературу ли вообще дают Нобеля. Хороший тому пример — лауреат 2010 года перуанец Марио Варгас Льоса, которого отметили « за картографию структуры власти и яркие образы сопротивления, восстания и поражения индивида ». О нём заговорили ещё в середине 60-х годов. Он стабильно выпускал книги и скоро встал в один ряд с популярными и влиятельными писателями того времени, например, Хемингуэем и Маркесом.

В 80-х годах Льоса с головой ушёл в политику, основал партию и баллотировался в президенты, но выборы проиграл. Политическая карьера начала затухать, зато пришло признание Нобелевского комитета. Тут же начались разговоры, не за политические ли убеждения Льоса её на самом деле получил, тем более прецеденты уже были. Ведь если в нём видели только писателя, а не активиста, то почему у комитета ушло столько лет на осознание важности Льоса для большой литературы? 

Возникает вопрос и в связи с упомянутым Хемингуэем. Его комитет игнорировал, когда он формировал, пусть и не в одиночку, целый культурный пласт, известный как литература потерянного поколения, или писал шедевры пацифистской направленности. Нет, его отметили за повесть «Старик и море», о чём и сказано в обосновании награды. Повесть, конечно, важная, но, кажется, если уж отмечать писателя за нечто новаторское и меняющее представление о мире, то награда слегка запоздала. 

Несвоевременность — не единственная проблема премии. То ли в погоне за своеобразностью и независимостью, то ли ещё по каким-то скрытым от публики причинам, в 2016 году Нобелевскую премию по литературе дали Бобу Дилану. Если отбросить замешательство по поводу того, что Дилан — не писатель, а автор и исполнитель песен (а отбросить такое сложно, но попробуем), всё равно остаётся много непонятного, даже для самого Дилана, кстати. Он несколько дней не отвечал на телефонные звонки, в Стокгольм на вручение не поехал и вообще всем своим поведением показывал, что ни ему, ни его поклонниками это всё не надо. Комитет был вынужден признать, что Дилан поступил невежливо и высокомерно. А чего они хотели, когда принимали такое решение? Спасибо, что он хотя бы не отказался, как сделал это в 1964 году Жан-Поль Сартр.

Споры рождаются и вокруг тех писателей, кому награда не досталась. Если уж Нобель — самая громкая и известная премия, то почему ею не были отмечены самые громкие и известные авторы своего времени: Джеймс Джойс, Вирджиния Вульф, Хорхе Луис Борхес, Джоан Роулинг и Стивен Кинг? Карелу Чапеку, например, не дали Нобеля из-за страха обидеть правительство Германии 1930-х годов. Он его активно критиковал. Любопытное решение. Ещё комитет высокомерно косится на авторов жанровой литературы, хотя, например, лауреату 2018 года Питеру Хандке и не снилось такое читательское признание, какое было и остаётся у Брэдбери. 

Не обойдётся и без гендерных претензий. В списке из 119 лауреатов числится всего 17 женщин. Наверное, ещё и поэтому в 2022 году, когда назвали имя Анни Эрно, возмущений не было. Ей вручили премию «за храбрость и клиническую остроту, с которыми она раскрывает корни, отчуждённость и коллективные ограничения личной памяти» . 

С одной стороны, наградив Эрно, Нобелевский комитет словно признал, что автофикшн — это не просто модное течение, а важная часть литературы, тем самым напомнив о себе, как о современном и актуальном институте. С другой стороны, темы, которые Эрно освещает в своих книгах, — нежеланная беременность, неоднозначное отношение к браку и материнству, порицаемые обществом отношения — можно считать шокирующими, и Нобель как бы установил, что скандальность его не волнует, когда речь идёт о хорошей литературе. Но элемент осторожности тут всё же есть. Эрно — вовсе не маргинальная писательница. Она любима читателями, на ее победу ставили букмейкеры, она хорошо переводится на другие языки и давно известна по всему миру. Дать Нобеля Эрно — решение во многом правильное, но во многом и безопасное, если не сказать скучное. И тут возникает тот же вопрос: вспомним ли мы, кому дали Нобеля в 2022 году через год, два, три? А если учесть, что до этого в 2019 году Эрно номинировали на Букеровскую премию, а в 2021 году экранизация её романа была отмечена на кинофестивале в Каннах, то получается, что Нобель не делает важное высказывание, а следует за решениями других комитетов и жюри.

Кажется, эта осторожность — системная проблема. И у неё есть корни. В 2018 году почётных членов королевской академии потряс грандиозный скандал — мужа поэтессы Катарины Фростенсон, входившей в Нобелевский комитет, обвинили в домогательствах и сексуальном насилии два десятка женщин единовременно. Он же много лет сливал информацию о будущих лауреатах букмекерам. После этого Нобелевский комитет был переформирован, а вручение премии за 2018 год перенесено. И хотя такое событие не смогло разрушить вековые традиции премии, доверие к ней оно пошатнуло. 

Закономерно спросить, кто вообще входит в состав этого жюри. Члены академии своих личностей не скрывают, но они совершенно неизвестны за пределами узкого круга шведской интеллигенции, как и их заслуги. А скандал 2018 года показал, что за закрытыми дверями комитета могут твориться страшные вещи. И получается, что за счёт репутации премии мы чествуем её лауреатов, но не понимаем, как именно принимаются решения. Критерии для стороннего наблюдателя не прозрачны, а, значит, потенциально, ими можно манипулировать. Нам остаётся только верить комитету на слово, что их очередной выбор правильный и однозначный. 

И это именно то, что в Нобелевской премии по литературе надо менять, если есть желание пробудить интерес публики. Современному читателю мало молча наблюдать, он хочет видеть, что происходит, и понимать, какие процессы разворачиваются, как они работают, кто и что за ними стоит. Нобелю, если он вновь хочет приковывать к себе внимание дольше, чем на пару дней, предстоит стать более прозрачным, инклюзивным, позитивным и встроенным в мировую повестку. Стань в 2022 году лауреатом Салман Рушди, которому и так Нобеля пророчат не первое десятилетие, высказывание комитета было бы громким и однозначным: он против насилия, он за свободу слова, его не запугать. Мир такому решению рукоплескал бы ещё очень долго. Если через пятьдесят лет раскроется нобелевский архив и станет ясно, что Рушди был в списке претендентов, но премию не получил, то окажется, что комитет намеренно проигнорировал возможность публично выразить свою точку зрения. 

Почему бы не отметить важность Кинга, Мураками, Тартт или Адичи, показав тем самым, что между читателем и комитетом нет той огромной пропасти, которую члены академии нарочито подчёркивают? Если же всё оставить как есть, велика вероятность, что прежний интерес к Нобелю уже не возродить.


Наиля Агдеева