«Напишу долгие печальные сказы о людях в легенде моей жизни»
Джеку Керуаку — сто один: празднуем день рождения любимого битника и разбираемся в особенностях спонтанной прозы
.jpg "Керуак слушает свое интервью по радио, 1959.")
Жан-Луи Лебри де Керуак родился 12 марта 1922 года в США. Его родители не были коренными американцами: семья Керуаков происходила из старинного бретонского рода, потомки которого иммигрировали в Канаду в начале XX века. Король битников и автор романа «В дороге» — с этими титулами Керуак остался в истории. Первый ему никогда особенно не нравился, а второй вызывал лишь беспокойство: отрицательные последствия славы, преследовавшей писателя после его главной публикации, отражены в романе «Биг-Сур».
Большую часть жизни Керуак провел с матерью, скрывался от поклонников и пытался осмыслить окружающий мир. Он не говорил по-английски до шести лет, а следующие десять избавлялся от акцента; тосковал по классическому французскому, которым не владел, и старался не забывать жуаль (канадский вариант французского языка). Язык стал одним из главных мотивов в творчестве Керуака — он помогал ему обращаться к теме изгнания, поиска родины, противопоставления «свой» и «чужой». Такая тесная связь между языком и личностью писателя привела к необходимости создания новой техники письма, способной отразить все его внутренние запросы.
Появилась спонтанная проза — творческий метод, основные правила которого Керуак изложил в статьях «Essentials of Spontaneous Prose»1 и «Belief & Technique for Modern Prose»2. Ниже — некоторые из этих правил.
1. «Рассказывай истинную историю мира с помощью внутреннего монолога»
Малоизвестный факт: Керуак добрался до автофикшна раньше Сержа Дубровского. Это, конечно, неудивительно, — сегодня к создателям этого жанра причисляют и Пушкина, и Данте, и даже Августина Блаженного. Однако Керуак вдохновился другим писателем, Марселем Прустом, и записал историю своей жизни в цикле «Легенда о Дулуозе». Американские издатели историю оценили, но выразили некоторые опасения по поводу использования настоящих имен. Так Керуак стал Дулуозом, Уильям Берроуз — Старым Быком Гейнзом, Нил Кэссиди — Дином Мориарти, или Коди. Писатель меняет имена героев, но никогда не скрывает автобиографичности своих текстов. В предисловии к роману «Подземные» он пишет: «Я просто скажу, что этот роман — реальная история моих романтических отношений с чернокожей девчонкой в Америке. Неотредактированные откровения о том, что произошло на самом деле. И это не так просто, как звучит, потому что писать и публиковать правду — очень больно…»3. Пишет правду Керуак до самого конца — осмысляет смерть брата, знакомство с Кэссиди, обретенную популярность и последовавшую за ней депрессию, поиск собственной идентичности. Романы в «Легенде о Дулуозе» не выстроены хронологически, но охватывают всю жизнь писателя: от первой потери («Видения Жерара») до возвращения на родину предков («Сатори в Париже»).
«Иными словами, и после этого я заткнусь, придуманные истории и романтические романы о том, что произойдет, ЕСЛИ, — для детей и взрослых кретинов, которые боятся прочесть себя в книжке ровно так же, как могут бояться смотреть в зеркало, когда болеют или ранены, или с бодуна, или с ума сошли»4 (из романа «Сатори в Париже»)
2. «Надо не подбирать выражение, а следовать за свободными отступлениями (ассоциациями) разума в бесконечные океаны размышлений-на-тему, плавать в море языка без всякой упорядоченности кроме ритмичных выдохов и протестующих восклицаний, как кулак приземляется на поверхность стола с каждым законченным высказыванием, бам!»
Спонтанная проза во многом похожа на поток сознания: Керуак фиксирует движение мысли с её неконтролируемыми перемещениями между временными пластами, воспоминаниями, прогнозами, снами и реальностью. Взгляд писателя, направленный на описываемый предмет, начинает блуждать и утягивает читателя за собой — в пространство какой-нибудь ассоциации. Керуак, кажется, полностью отпускает контроль над своим сознанием, позволяя ему выстраивать связи по сходству и смежности, звуковому и визуальному подобию. Позже об этом будет писать Дубровский, обращаясь к психоанализу Фрейда и размышляя о языковом открывании себя — ряды однородных членов, поиск истины через созвучия слов. Керуаковские сравнения растягиваются на целые абзацы, часто теряя по пути изначальный объект сравнения. Непоследовательность, избыточность, нагромождение идей — это должно сбивать читателя с толку, однако естественность и непринужденность письма Керуака захватывает все внимание.
«Как по-дикому Тристесса стоит, ноги расставила посреди комнаты объяснить что-то, как торчок на углу в Харлеме или где угодно, Каире, Бам-Бомбейо и на Феллах-Всехнем-Пустыре от Кончика Бермудии до крыльев альбатросова уступа, оперяющего Арктическую Береговую Линию, лишь отраву подают из Эскимосских Иглулуловых тюленей и орлов Гренландии, не такую дрянную, как этот морфий Германской Цивилизации, коему она (Индеанка) вынуждена покоряться и умирать, в родной ее земле»5 (из повести «Тристесса»)
3. «Никаких пауз, чтобы подумать о подходящем слове, но младенческое нагромождение составленных непристойных словечек пока не появится удовлетворение, и они добавят отличный ритм мысли и будут в согласии с Великим Законом времени»
Находясь в постоянном поиске родины, Керуак ощущает отсутствие своей языковой идентичности — а потому решает создать ее искусственно. Не имея собственного языка, он разрабатывает его прямо в процессе письма: изобретает новые слова, смешивает грамматику английского, французского и испанского, совмещает существующие лексемы и придает им другое значение. Авторские неологизмы представляют одну из самых больших трудностей при переводе — в 100-страничной «Тристессе» встречается более сотни несуществующих слов. Эта тенденция объясняется не только нарочитым отказом писателя от устоявшихся лексических норм, но и его билингвальностью: Керуак не раз отмечал, что иногда он пишет на английском языке, переводя с жуаля, и наоборот. Переводчики по-разному подходят к этой задаче, — некоторые концентрируются на разговорном, иногда сленговом, языке, другие — создают новые слова по словообразовательным моделям русского языка, стараясь сохранить авторскую изобретательность.
«Я мог бы сойти с ума в этом.... О всевбиральная менайя но верша может засечь трещотку-репейника, поньяк избегательно лишенностный побродяжник, минаизбегай ловушки ——— Песнь моего всего глощение меня частично кру шение сними всю колоду ——— частично ты тоже можешь зеленеть и летать ——— никнущая луна исторгла соль на приливы подступающей ночи, покачайся на плече луговины, перекати валун Будды через розоворазделенную в западно тихоокеанском тумане скирду»6 (из романа «Ангелы опустошения»)
4. «Никаких точек разделяющих конструкции предложений и так произвольно пронизанных неправильными двоеточиями и робкими обычно ненужными запятыми ——— но энергичное длинное тире отделяющее дыхание говорящего (как джазовый музыкант набирает воздух между выдуваемыми фразами)»
Сложно описать любовь Керуака к тире — само слово «любовь», кажется, не вполне способно передать глубину этой связи. Авторское тире гораздо длиннее традиционного; оно заменяет Керуаку и разделительные, и выделительные знаки препинания. Графичность такого приема позволяет писателю имитировать устную речь: рассказчик заканчивает одну фразу и переводит дыхание, прежде чем перейти к другой. Кроме того, длинное тире работает на динамику текста, делая его скоростным и ритмичным, — словно говорящий торопится и забрасывает слушателя множеством образов и идей, стараясь рассказать все.
«"Дурь с солониной", как говорил Бхикку Бубу ——— поеду на Юг Сицилии зимой, стану изображать маслом воспоминания об Арле ——— Куплю пианино и сам Моцарт мне не брат ——— Напишу долгие печальные сказы о людях в легенде моей жизни ——— Эта часть мое кино, давайте-ка вашу послушаем»7 ( из повести «Тристесса»)
5. «Покорный всему, открытый, слушающий»
В 1959 году американского писателя Генри Миллера попросили написать предисловие к роману Керуака «Подземные». В получившемся тексте были — среди прочего — следующие слова: «Когда кто-нибудь спросит: "Откуда он взял все это?", — скажи: "От тебя!". Чувак, он всю ночь лежал без сна, смотрел и слушал. Всю ночь длиной в тысячу лет. Он взял это из материнской утробы, из колыбели, из школы, из фондовой биржи нашей жизни, когда валялся там на полу и смотрел, как мечты обмениваются на золото»8. Миллер поначалу недолюбливал Керуака, а потому такая проницательность удивительна. Керуак действительно много смотрел и слушал, старался зафиксировать все проявления реальности — сиюминутность момента, неразделимую какофонию цветов и звуков. Тексты Керуака избыточны, массивны: писатель стремится воспроизвести реальный опыт восприятия, когда на человека одновременно воздействуют изображения, звуки и запахи. Однако особенное внимание он уделяет именно звукам, передаче непрерывности звукового потока. Случайные речевые акты, вдохи и выдохи, зевки, городской гул, крики животных, — Керуак посвящает целую поэму шуму моря, пытаясь найти в размеренности волн какой-то смысл. Он часто использует заглавные буквы, чтобы еще больше оглушить читателя и максимально убедительно воспроизвести жизнь — такой, какая она есть.
«…а волны рычали: "Страшно забрался стррахх ——— ворота крруш кррошшш" ——— особенным ночным голосом ——— Море длинно не говорит, у него короткие фразы: "Шшто?… который сплошь? ——— тот же, бумм…" ——— Фантастическая бессмыслица но я чувствовал что должен это делать, ведь Джеймс Джойс не успел, умер (и я думал: "Надо на будущий год записать говор Атлантики, например на ночном берегу в Корнуолле, или мягкое биение Индийского океана, может быть в устье Ганга")»9 (из романа «Биг-Сур»)
6. «Ты Гениален всегда»
Скорее самовнушение, а не правило, — гением себя Керуак ощущал только в очень редкие дни. Он был хорошо образован: вдохновлялся Прустом и Достоевским, читал Джойса и античные трагедии, изучал основы буддизма и пытался совместить их с католической церковью, с которой взаимодействовал всю жизнь. Керуака тяготило звание главного битника — бродяги и искатели, представители бит-поколения находились в постоянном поиске истин и смыслов. Он тоже искал — имя, родину, духовные откровения, но с каждым годом этот поиск все сильнее утомлял и разочаровывал его. Керуак умер 21 октября 1969 года, в 47 лет. Причиной смерти стало внутреннее кровотечение и поврежденная печень: духовные искания часто требовали использования всех доступных средств. Последний текст, над которым работал Керуак, — роман «Пик», одно из немногих неавтобиографических произведений писателя. Завершая работу над этим романом, Керуак собирался вернуться к циклу «Легенда о Дулуозе».
«Моя жизнь есть громадный непоследовательный эпос с тысячей и миллионом персонажей — вот они все подходят, так же быстро как мы катимся на восток, так же быстро как катится на восток земля»10 (из романа «Ангелы опустошения»)Бескрокая Тамара
.jpg)
Photo: Allen Ginsberg, courtesy Stanford University Libraries / Allen Ginsberg Estate
1. Kerouac Jack. Essentials of Spontaneous Prose // Kerouac Jack. Good blonde & Others / Edited by Donald Allen. San Francisco: Grey Fox Press, 1993. P. 69.
2. Kerouac Jack. Belief & Technique for Modern Prose // Kerouac Jack. Good blonde & Others / Edited by Donald Allen. San Francisco: Grey Fox Press, 1993. P. 72–73.
3. Kerouac Jack. A Bibliography of Works by Jack Kerouac (Jean Louis Lebris De Kerouac), 1939–1967 / Compiled by Charters A. New York: The Phoenix Book Shop, 1967. P. 9.
4. Керуак Дж. Сатори в Париже // Керуак Джек. Сатори в Париже. Тристесса / Перевод с английского М. Немцова. СПб.: Азбука, 2015. С. 9.
5. Керуак Дж. Тристесса // Керуак Джек. Сатори в Париже. Тристесса / Перевод с английского М. Немцова. СПб.: Азбука, 2015. С. 131.
6. Керуак Дж. Ангелы опустошения / Перевод с английского М. Немцова. СПб.: АСТ, 2021. С. 11.
7. Керуак Дж. Тристесса // Керуак Джек. Сатори в Париже. Тристесса / Перевод с английского М. Немцова. СПб.: Азбука, 2015. С. 189.
8. Miller H. Preface to The Subterraneans // Kerouac Jack. The Subterraneans. New York: Grove Press, 1958.
9. Керуак Дж. Биг-Сур / Перевод с английского А. Герасимовой. СПб.: Азбука, 2017. С. 38.
10. Керуак Дж. Ангелы опустошения / Перевод с английского М. Немцова. СПб.: АСТ, 2021. С. 13.