Переводчик, который любил "Рабыню Изауру"

Как главный латиноамериканский роман о борьбе с рабством руками переводчика из Астрахани превратился в графоманию -- и кому мы обязаны существованием в русском языке слова "фазенда"? Разбиралась Юлия Лысова

Владимир Набоков в эссе «Искусство перевода» пишет о том, что «в мире словесных превращений» существует три вида грехов:

1) ошибки, совершенные по незнанию;

2) намеренный пропуск слов и абзацев;

3) отсебятина.

За третье, самое большое преступление, по словам Набокова, переводчика надо подвергать жесточайшим средневековым пыткам. Вроде бы, справедливо. Но хочу рассказать вам одну историю.

 Однажды мне в руки попала брошюра «Рабыня Изаура» 1992 года издания. Я, разумеется, первым делом подумала, что «роман» этот был написан на основе знаменитой мыльной оперы, а значит, заслуживает презрения. Как же я удивилась, прочтя в аннотации, что, оказывается, «Рабыня Изаура» —  это произведение классика бразильской литературы Бернардо Гимараенса. Опубликованное в 1875 году, еще до отмены рабства, оно стало настоящей сенсацией в Бразилии — никто до Гимараенса не дерзнул написать правду об ужасном положении рабов. Вроде как роман этот стоит в одном ряду с «Хижиной Дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. А знаменитое «унга зунга унгэ», транслируемое с телеэкранов в начале девяностых, имеет такое же отношение к литературному первоисточнику, как сегодняшняя Анастасия Волочкова — к классическому балету.

Бернардо Гимараенс (1825-1884)

Ну, коль так — надо прочесть. Я открыла брошюру и… обомлела.

«Могучие быки, лоснящиеся упитанные тельцы возлежали на траве, которой они только что накушались и нащипались, осуществляя сейчас торжественный животный процесс пережевывания злаков под сенью высокоствольных дерев» — так начинался текст.

«Какой кудрявый слог!» — подумала я. И, закрыв глаза на то, что травой, в общем-то, нельзя «нащипаться», решила, что, видимо, это особенности традиционной для Бразилии 19-го века манеры «слезы сердца».

«Это платье, как голубое облако вокруг ее ног, талия струится из этого облака, как Венера Милосская или какая другая Венера, рождаемая из морской пены», —  говорилось в продолжении. Струящаяся талия, наконец, меня насторожила. Самиздат что ли какой? Нет. Издатель — информационное агентство «ЭКС-пресс», Нижний Новгород. Тираж сто тысяч экземпляров. Согласно выходным данным, перевел роман астраханский литератор и полиглот В. Пузатов.

«А сензала ведь остается сензалой!» — кричали страницы.

Что еще за сензала? Полезла в словарь. Нет такого слова в русском языке. Португало-русский словарь сообщил, что senzala — это жилище негров-рабов. Ладно, буду знать. Но дальше — больше.

«Мизерабельность бесправия не прикроешь фиговым листом внешнего декора!»

Что за черт? На мгновенье усомнившись в рассудке Бернардо Гимараенса, я ринулась искать другой перевод «Рабыни Изауры» и — спасибо переводчику Константину Комкову — выдохнула: бразильский классик про животный процесс пережевывания и струящихся Венер — не писал. А пассаж про сензалу и мизерабельность бесправия означает следующее: «Из-за этого лачуга не перестанет быть тем, что она есть на самом деле».

Дальше привожу параллельные переводы (сохраняя авторскую пунктуацию).

 

В. Пузатов:

«Неустанно топтал, попрыгунчик дамский и вертопрах, своими наваксенными штиблетами не только собственную супружескую верность, но и беззащитное сердце жены».

К. Комков: «... ежедневно терзал сердце своей несчастной супруги распутством и безнравственностью».

 

В. Пузатов: «Медовый месяц, как и резинка на штанах, не тянется до бесконечности».

К. Комков: «...неужели ты думаешь, что медовый месяц длится вечно?»

 

В. Пузатов: «... мысли Леонсио роились вокруг Изауры как мухи, садясь ей то на лицо, то на шею, то на плечо, то еще куда-нибудь, не стесняясь».

К. Комков: «... воображение его было занято исключительно Изаурой».

 

В. Пузатов: «Но вскоре, как бы по заклятию невидимой ведьмы, варившей на берегу реки забвения колдовскую траву судьбы, все они устремились, каждый случайно, в залу».

К. Комков: «После завтрака они разошлись, однако, по привычке, все направились в гостиную».

 

В. Пузатов: «... и симпатичный помидор ее лица покрылся спелой краснотою. Из прекрасных очей посыпались молнии под аккомпанемент нежного грома ее голоса».

К. Комков: «...щеки ее стали пунцовыми, глаза метали гневные молнии».

 

В. Пузатов: «Посетитель с кряхтением полез в обширный карман своего еще более обширного сюртука и извлек оттуда грязными сальными пальцами еще более засаленный лоснящийся кошелек, пухленький, как хорошо откормленный поросёночек… Леонсио при такой увертюре слегка поник и, с потаенной брезгливостью приняв кошель, как жабу, еще не отсохшую от грязи, и не пытаясь заглянуть в его утробу, возложил на стол сей двусмысленный дар. Мечтательными платоническими глазами уставился он в потолок, вымысливая какой-нибудь поуклончивее ответ».

К. Комков: «Леонсио, сразу изменившись в лице и машинально взяв бумажник, несколько мгновений тупо смотрел в потолок».

 

Акварель Жана-Батиста Дебре из заставки сериала «Рабыня Изаура»

Среди прочих инициатив В. Пузатова:

«Как баобаб, поваленный тифуном — более не осмеливался уж он поднимать свои коряжистые руки на предмет своей африканской страсти».

     Астраханский переводчик и полиглот делает сноску, сообщая читателю, что тифун — это форма слова «тайфун», характерная для русской прозы 19-го века. При чем тут русская проза 19-го века — загадка, но ход изысканный.

Далее В. Пузатов снабжает прозаический текст ремарками, преобразуя его в пьесу:

«Изаура! Ох! Постой, послушай же, ну не будь такой капризулей, лапочка! (Изаура убегает, он преграждает ей путь)».

 Следом в «пьесе» появляются элементы поэзии:

«Пронзен, пронзен стрелой Амур! Такой… (сбиваясь на рифму), такой… такой богине не должно быть рабыней!»

Тем не менее, при всей энергичности В. Пузатова, с середины романа он начинает выдыхаться. Переводчик пропускает сначала абзацы, затем — целые страницы оригинального текста, но, возможно, чтобы не потерять объем произведения, добавляет свои философские рассуждения. Например, о том, что «судьба проистекает не по “разумным” законам взрослых, а по детским и капризным законам».

В сцене, когда сеньору Леонсио приносят выкуп за Изауру, которая принадлежит его умирающему отцу, Леонсио отказывает просителю, объясняя это тем, что вправе распоряжаться имуществом предка только после его смерти. В. Пузатов разражается речью от автора, которой нет в оригинале:

«… Только после его смерти… Смерти… Смерти… Эти последние слова Леонсио передразнило эхо насмешливого и неумолимого рока. Рок, сиречь судьба, любит смеяться над чванливой самовлюбленностью некоторых уж очень самонадеянных и уж очень уверенных в своих правах и правоте смертных. Может, для того лишь и позволяя им немного покичиться этой своей самой лучшей верой и достоинствами этой своей самой драгоценной персоны, чтобы потом с тем большим удовольствием звонко щелкнуть их по носу и оглушающе треснуть по голове толстой и пыльной книгой судеб, в коей им никогда не увидеть и прочесть ни слова и ни полслова. И слава Богу».

И смех и грех. К слову, о грехе. Взяв за руководство эссе Набокова, можно легко приговорить В. Пузатова к средневековым пыткам. Однако любой подсудимый имеет право на речь-сиречь в свое оправдание. Поэтому я решила отыскать В. Пузатова и спросить его напрямую, что это было.

"Не понимаю, с какого языка это переводилось"

К сожалению, в Интернете не нашлось никакой информации об астраханском литераторе и полиглоте, кроме упоминания о том, что он имеет отношение к изданию Библии на разных языках мира (страшно представить, что не тянулось до бесконечности как резинка на штанах в Священном Писании). Если верить статье общественно-политической газеты «Волга», хранятся труды В.Л. Пузатова в Астраханской областной научной библиотеке, куда я немедленно написала электронное письмо с просьбой поделиться любыми сведениями об Иерониме Стридонском наших дней. Кроме прочего, окончательно помешавшись, я отправила запросы во все крупные СМИ Астрахани, в астраханское Управление культуры и местное отделение Союза писателей. И пока ждала ответов, решила отыскать и «конкурента» В. Пузатова — Константина Комкова, который быстро обнаружился в соцсетях и оказался отзывчивым собеседником.

В 1988-89 годах, когда по Центральному телевидению СССР демонстрировалась «Рабыня Изаура», жизнь на улицах замирала, а Константину Комкову приходилось отключать домашний телефон. Ему названивали друзья и коллеги, поскорее желавшие узнать, что же будет дальше, ведь именно он делал перевод с португальского на русский для озвучки бразильского сериала. Комкову же мы обязаны появлением в разговорной речи слова «фазенда».

«Сгоряча напечатав “фазенда”, я задумался. Не хотелось засорять родную речь новым заимствованием, тем более что в переводах произведений Майн Рида уже встречалось слово “гасиенда”. На перепечатку времени не было, и, зачеркнув “фазенда”, я написал “поместье”. Однако редактору первоначальный вариант понравился, и, немного поприпиравшись, мы решили оставить “фазенду”, даже не предполагая, что она войдет в словари», —  вспоминает Комков.

 Про В. Пузатова Константин никогда не слышал, но согласился прочесть и прокомментировать его творчество: «Честно говоря, не совсем понимаю с какого языка он переводил “Рабыню Изауру”. Возьмем, хотя бы следующий пример.

Б.Гимараенс: Alguns bons e generosos instintos, de que o dotara a natureza, haviam-se apagado em seu coração ao roçar de péssimas doutrinas confirmadas por exemplos ainda piores.

Подстрочник от Google: “Некоторые добрые и щедрые инстинкты, которыми его наделила природа, исчезли в его сердце, когда он впитал в себя плохие учения, подтвержденные еще худшими примерами”.

К. Комков: “Те немногие хорошие качества, которыми наделила его природа, погибли, срезанные под корень отвратительными теориями, подкрепленными еще худшей практикой”.

В. Пузатов: “Благородные порывы и устремления (...) медленно и беспощадно душились волосатыми руками грубой и вульгарной окружающей реальности, в грязных когтях черного змия вселенского цинизма и непролазной пошлости уже погибала, испуская последний писк, его теперь уже не бессмертная, грешная душа”».

На вопрос, чем, по его мнению, является перевод В. Пузатова — недобросовестной работой или, может быть, хулиганским арт-перформансом, Константин ответил так: «Конечно по отдельным фразам судить обо всем арт-перформансе, как вы здорово определили этот жанр, было бы неправильно, но у меня складывается впечатление, что это было продиктовано непреодолимым желанием заработать в те лихие годы, причем не важно как».

Тем временем, никто из адресатов не отвечал на мои запросы. В Сети я обнаружила сайт с базой телефонных номеров и адресов жителей Астрахани. Среди них был только один В. Пузатов. Я вбила его адрес в гугл карты, и космический спутник показал мне дом предполагаемого астраханского переводчика и полиглота и его окрестности. Особенно впечатлил гараж с надписью «Лорд».

Скриншот из google maps

Но ровно в тот момент, когда я подняла трубку, чтобы позвонить автору трэш-версии «Рабыни Изауры», на мою электронную почту пришел ответ из астраханского отделения Союза писателей. Мне сообщили, что В. Пузатов никогда в этом объединении не состоял, уже в 90-е был глубоким инвалидом и еле передвигался. Так что они не в курсе, жив ли этот человек вообще. Это всё, до свиданья.

Я была в центре Махачкалы, когда там взорвали автомобиль министра Гусаева, и после увиденного спокойно отправилась в горы — брать интервью у другого дагестанского чиновника, на которого к тому моменту было совершено пять покушений. Но узнав об инвалидности В. Пузатова, заточенного в конце девяностых в своей панельной пятиэтажке с видом на газовые трубы, с единственной возможностью исполнить страстный словесный гопак на костях мученика Бернардо Гимараенса, — я так и не смогла набрать телефонный номер.

Человек — слаб.

 

Юлия Лысова