Анастасия Фрыгина. «Мария»
В рубрике «Наши тексты» мы знакомим читателей «Многобукв» с лучшими текстами выпускников и студентов программы «Литературное мастерство». Рубрику открывает рассказ Анастасии Фрыгиной «Мария», в котором природа Камчатки – не та, какой кажется, и граница между мифом и реальностью оказывается тоньше сигаретного дыма.
Майя Кучерская, руководитель программы «Литературное мастерство»: Перед вами рассказ Анастасии Фрыгиной «Мария». Анастасия Фрыгина – выпускница нашей литературной магистерской программы 2019 года. Этот рассказ входит в сборник, ключевой мотив которого – проницаемость границы, отделяющей видимый мир от невидимого, трехмерный от мистического. В «Марии» вместе со своей героиней, молодым геологом, заблудившимся в тундре, Анастасия Фрыгина тоже набредает на портал, сквозь который можно проникнуть из одного пространства в другое. Им оказывается сама тундра: у Анастасии звучная, дышащая, живая. Такие объемные и душистые описания природы в современной прозе, да еще и у совсем молодого автора – редкость. Главная героиня, легко погружающаяся в задумчивость, медитацию, идеально подходит этому странному лесному миру. Органичное соединение действия и хронотопа, сюжета и сеттинга – еще одно достоинство этой прозы.
Перед нами автор со своей оригинальной темой и неповторимым голосом, который, точно лес и тундра в созданных ею текстах, обладает неодолимой властью над сердцами тех, кто его слушает. Запомните это имя: Анастасия Фрыгина.
каменных рек Пангеи не взять рукой
Олег Медведев
Она отстранено поворошила ногой маслянистые шарики шикши, примерилась и наступила всем весом, вминая их в мягкую травяную подложку. Обманчиво черные ягоды полопались, открывая водянистую прозрачную сердцевину. Никто шикшу не ест, разве что медведи, но и те лишь глотают жадно мелкую ягоду вместе с листвой и жесткими стебельками. Глотают, но не переваривают, и их встречающиеся на каждом шагу кучи пестрят черными точками. Не думать о медведях здесь невозможно, они просовывают свои косматые головы в мысли, видения и сны, принося неизбывный страх. Странный страх, первобытный. Он сопровождает каждый шаг, и ничем и никак не отвлечься. Восприятие обостряется, и ты непрерывно сканируешь окружающую территорию каждым из доступных тебе органов чувств. Но страх почти не мешает, потому что не мыслится как нечто инородное. Он неотделим от всего здесь – от широкой палитры осенней тундры, от серого щебня редких вершин, от кишащей крупными телами готовых к смерти рыб сладкой воды, он растворен в ней и в плотном от надоедливого гнуса и комарья воздухе.
Тогда она еще ела шикшу, жадно сгребая растопыренной кистью безвкусную ягоду, весело щелкающую под легким давлением зубов. Когда вертолет приземлился в первый раз, на самом краю обжитого цивилизованными людьми мира. Скученный вокруг рыбзавода поселок и импровизированный аэропорт с выщербленной посадочной площадкой, за ровной гранью которой начиналась тундра.
Точку ту от точки этой в пространстве отделяло чуть больше трех сотен километров, во времени – месяц, поправка, во времени – вечность. Еще поправка – во времени ту точку от этой не отделяло ничего. Что бы что-то от чего-то отделить, эти что-то надо сначала сопоставить. Сопоставить не получалось, точка та и точка эта находились в двух разных мирах, которые не соприкасались. Там – смерти не было, здесь – смерть была всего лишь смертью. И с этим приходилось учиться жить, им, всем тем, кто не жевал с детства пресноватую юколу, не разваривал в котелке вяленое оленье мясо, тем, кто не пробовал пахучего лахтачьего жира и не знал, что можно и нужно бить влет сытных осенних чаек. Им приходилось наполняться всем этим, набивать животы, головы и души плотной и осязаемой смертью.
Мария затушила остатки сигареты о подошву резинового сапога и бросила в кусты, хорошо, что никто не видел. Мусорить в дикой природе плохо, но таскать с собой полную окурков пачку она так и не привыкла. В этот раз они встали не очень удачно, от лагеря до реки – метров двести по густому ольшанику, который постепенно изводили на дрова. Сырая красновато-рыжая древесина разгоралась медленно, зато удачной закладки могло хватить на полночи, тогда как смолистый мелкий кедрач выходил за пару часов, и дежурному по печке приходилось вставать по шесть раз за ночь.
Мария спрятала руки в карманы, к середине сентября стало холоднее, и гнус пропал, но у воды еще встречались комариные стаи. Пластиковый пакет с грязным бельем мерно бил по ноге, и это было приятно. В отрыве от цивилизации почему-то начинаешь особенно тепло относиться ко всему ненатуральному. Недаром рассказывают о том, как после полугода вахты буровики чуть ли не целуют асфальт. Земля под ногами сменилась грубоокатанной речной галькой, Мария пнула камень, так что он откатился и плюхнулся в воду.
– Стираться собралась? – Леня вездеходчик размеренно тянул из воды очередного хариуса, сматывая леску.
Ему как-то удавалось успешно рыбачить без спиннинга – леска, блесна, крючок и все. Никто в партии не смог повторить это фокус, даже Вова, которые все свое детство зарабатывал браконьеркой.
Мария молча кивнула.
– Иди вниз по течению и лучше на другую сторону, иначе мешать будешь.
– Хорошо. Как улов?
– Неплохо, – Леня мотнул головой, рядом с ним на земле бился десяток хариусов, насаженных на длинный свернутый кольцом прут, второй такой же был пока развернут, на нем вяло трепыхалась одна крупная рыбина.
– Там Вова еще.
Мария повернулась, выше по течению на крутом берегу Вова в солнцезащитных очках вглядывался в реку. Резкий наклон вперед и крюк живодерки вошел в воду. Вова подтащил к берегу крупного кижуча, крюк пробил рыбе брюхо насквозь двумя из трех острых концов. Распрямился, помахал рукой, снял кижуча с крюка и отбросил, чуть не попав в лежащий на земле СКС. Девять патронов, десятый – в стволе. Вова тихо выругался и кинулся поднимать рыбину, пока та не намочила карабин.
– Опять икра будет, – Мария вздохнула, – и опять она стухнет.
– Не будет, он только самцов ловит.
– Прикольно, и как это у него получается.
Леня коротко качнул плечом и в очередной раз закинул леску. Мария неторопливо раскатала резиновые сапоги и перешла речку, холод от воды проник и сквозь портянки и сквозь шерстяные носки почти сразу, в тундре стремительно наступала зима.
Мария вытряхнула из мешка вещи, с трудом отодрала мыло от прилипшего пакета, надо было все-таки купить мыльницу, и принялась за стирку. Пальцы быстро сводило в ледяной воде, приходилось время от времени прерываться, согревая ладони о внутреннюю сторону бедер, делать паузы на перекур и просто передых. И все же, несмотря на холод, размеренный процесс увлекал, она начала напевать себе под нос, песню за песней, запинаясь и пропуская строчки и целые куплеты. Современные способы получения информации расхолаживают, мгновенный доступ в любой момент времени, кратковременная память постепенно слабнет, а долговременная просто ставит запись на паузу. Так и остаешься один на один с песнями своего детства, да и те приходится собирать по кусочкам, неделями страдая от неспособности вспомнить одну строчку, и никакого «Окей, Google». Вакуум. Зато можно петь без слов, выводить себе под нос бесконечное м-м-м-м-м-м-м. Почти мантры, шаманские напевы, которые испокон веков слышит эта земля. М-м-м-м-м-м-м, мелодично шумит водяной поток, м-м-м-м-м-м-м ветер проходится по ольховым кронам, м-м-м-м-м-м-м кричат высоко над головой перелетные птицы, покидая этот край, пускаясь в бегство от наступающих холодов, совсем скоро эти долины занесет трехметровым снежным покровом, скрадывающим неровности рельефа, сглаживающим тундру в бесконечное ровное полотно. М-м-м-м-м-м-м. Хруст мелкого камня под тяжестью шагов. Под большой тяжестью. Не человеческой. Медвежьей.
Мария подняла голову от воды. На другой стороне реки стоял медведь, крупнее того, с которого содрали шкуру две недели назад, ходил по лагерю, пришлось убить. Не просто крупнее, этот медведь был огромным. И он перекрывал вход в лагерь. И парней на берегу не было. Ни Лени с леской и двумя связками хариусов, ни Вовы с живодеркой и карабином. Девять патронов, десятый – в стволе. Их не было.
До лагеря метров сто, но кричать опасно. Мария медленно выпрямилась. Медведь видел ее, он смотрел прямо на нее. Безучастная морда ничего не выражала. Кричать опасно, бежать тоже. Мария сделал шаг назад, медведь двинулся навстречу, вступая в реку. Двинулся молча, медведи никогда не проявляют особых эмоций, не щерят зубы и не рычат, никак не предупреждают об атаке. Может, он и не будет бросаться на нее, может его ведет одно любопытство. У медведей нет повадок, они индивидуальны, они не предсказуемы. Расстояние сокращалось, Мария пятилась, пока не уперлась в кедрачевую стену, ограничивающую пойму реки. Надо было решать. Срочно. Бежать или? Бежать. До медведя оставалось меньше десяти метров, Мария развернулась и полезла вверх, прямо в остро пахнущую хвоей кущу. Она карабкалась вперед, подтягиваясь на руках, спотыкаясь и соскальзывая, мажась в густой смоле и снова соскальзывая. Медведь ломился за ней, или не ломился. Громкий треск раздвигаемых веток и тяжелый тошнотный запах могли ей только чудиться. Но она не останавливалась, не замедляла бег, хотя какой там бег. Средняя скорость прохода через кедрач по прямой 1,5 километра в час, а она карабкалась круто вверх, но она карабкалась от медведя.
Надо было закричать, позвать на помощь. Так и так, зверь уже погнался. Но это не пришло ей в голову тогда, она подумала об этом только сейчас. Мария ломилась через кедрач около получаса, может больше. В какой момент отстал медведь не понятно, как и не понятно, бежал ли он за ней вообще. Паника – нормальная реакция на стресс. Паника отключает голову, путает мысли и воспоминания. Вся погоня смешалась в невнятную кашу, как будто в ее голову засунули миксер и зажали кнопочку турбо на пару секунд. Сильная головная боль это подтверждала, в последний раз так голова болела очень давно, в старших классах, и Мария успела забыть, что бывает так хреново. Но даже это было мелочью, наименьшей из ее проблем. Она понятия не имела, где находится.
Русло реки в этом месте было совсем узким, с одной стороны – крутая скальная стенка, с другой – осыпушка, коронованная кедрачом. Именно из него Мария вывалилась совсем недавно, чуть не скатившись вниз кубарем. А может лучше бы и скатилась, свернула бы шею и не мучилась. Тьфу, какая же дрянь лезет в голову. Время 16:35, доисторический нокиевский кирпич, купленный с рук специально для поля, был заряжен на полную. Бестолку. Здесь нет связи. И людей нет, только десять человек ее отряда, еще пятеро работают на прибрежке вместе с вездеходом и двое на базе, до которой около сотни километров. Ее будут искать, наверняка уже ищут. Так, что же делать? Можно остаться на месте, голод ей не грозит, будет глодать кедрачевые шишки и ягоду, уж теперь-то ей и шикша станет полезна. Мария сморщила лицо, сжала зубы в странной гримасе, хотелось то ли заорать во все горло, то ли расплакаться. Поорать она уже успела, долго и со вкусом. Ау, уа, спасите, пожар, помогите, и многое другое. Она кричала, пока не поняла, что ответа не будет, и услышит ее разве что еще один медведь. Так, стоп. Варианты. Остаться на месте. Еще можно попробовать вернуться, примерное направление она помнит.
Вариант вернуться отпал, на часах 17:40, она опять выбралась к реке, и опять не туда, еще одно узкое русло, почти не отличимое от предыдущего. Ноги и руки пульсировали, постепенно тяжелея, если она постоит еще чуть-чуть или, не дай бог сядет, встать ей больше не удастся. Мария стряхнула с энцефалитки шелуху от четвертой подряд шишки, сплюнула кожуру. От сладковатых орешков начинало подташнивать. А может и от усталости, или шока. Интересно, сейчас у нее шок?
Сообразив, что осталась одна, она испытала ужас. Вот прямо так, без преувеличения, настоящий ужас. Паническое состояние бегства только-только отпустило, и мутная пленка сползла с сознания, обнажая весь скопившийся страх. Прооравшись, она немного успокоилась, но ее тут же догнало осознание того, что крики могли привлечь медведя, и накатила вторая волна. Чуть погодя Мария успокоилась снова, и начала судорожно думать, что делать дальше. После – тяжелый подъем и спуск, физическая нагрузка на время приглушила и эмоции и мысли, плюс, ее тащила вперед надежда, почти уверенность, что вот-вот впереди появится знакомый берег. Теперь же, стало окончательно ясно, что она потерялась.
Нет, все же не шок. Мария сдвинула вниз каремат и села на осыпушку, распрямляя ноги. Легла на мелкие камни спиной, но почти сразу села обратно, от земли шел холод, ощутимый даже сквозь тонкий слой брезента, флиску и термобелье. Что же делать дальше? Идти вниз по течению, выходить на прибрежку в надежде столкнуться со вторым отрядом? Здесь все крупные водотоки рано или поздно впадают в одну реку… Если, конечно, она не перевалила через хребет. От бухты до базы всего двадцать километров. Но до бухты тоже еще надо дойти, они стояли в пятнадцати километрах, на одном из притоков, а она сейчас… Хер знает где. И не факт, что ее не сожрут по пути. Медведи. Их здесь уйма. Так. Может остаться тут? Тоже не вариант, она понятие не имеет, где это самое тут находится. Или идти вниз по течению и надеяться на лучшее, или… Или можно попробовать выползти на возвышенность.
Мария оглядела скальную стенку, склон уходил вверх довольно круто, редкий кедрач и невысокие березки, вперемешку с ольхой. Скорее всего, достаточно высоко, можно будет осмотреться и найти лагерь. Уже почти шесть. Она успеет до темноты? А если и нет, какая разница, одинаково опасно, и идти, и сидеть здесь.
Идти не так холодно, карабкаясь вверх по скользкому руслу ручья, Мария почти совсем согрелась. Ручей был один в один как тот, по которому они поднимались в первом маршруте, и так же вывел ее к почти плоской вершине сопки, лишенной растительности, если не считать лишайника, покрывавшего выщербленную скальную поверхность. Каждый такой подъем здесь вознаграждался сигаретой, обязательным совместным ритуалом, некурящих в партии почти не было, только студентка и один из старших геологов, Олег Евгеньевич, который бросил, когда работал в разведке на золото в Перу. С началом повальной экономии стали курить одну на двоих или даже троих, но ритуал выполнялся обязательно. Сейчас Мария чувствовала сильное фантомное желание, привычно дернулась рука, и в воздухе как будто проявился едва уловимый запах дыма. Тщетно, у нее нет с собой даже зажигалки, перестала носить, когда вышли все три блока, зря.
Резкий ветер рванул капюшон энцефалитки, Мария с силой натянула его обратно, напрягаясь от внезапно усиливающегося холода. К головной боли добавилась все нарастающая тошнота. Мария сплюнула на землю противную слюну, отдающую бледно-зеленой желчной горечью, с трудом встала и пошла к вершине.
Уже почти стемнело, только вдали над морем тяжелый облачный покров, бессменно давящий на землю несколько последних недель, чуть-чуть подсвечивался бледно желтым. Вокруг была тундра, буро-зеленое плоско-волнистое пространство, ограниченное с запада прибрежными обрывами. К востоку оно приподнималось, прорастая более высокими холмами-сопками и лысыми хребтиками.
Мария простояла на вершине еще немного, уже почти стемнело, но ни огонька не появилось на истаивающем в полумраке осеннем ковре, ни проблеска. Полная тьма упала внезапно, и стало ясно, что спускаться вниз – самоубийство. Но и оставаться на вершине было невозможно, ветер становился только сильнее, от холода начинало потряхивать. Пришлось спуститься на несколько метров и устроится в развилке кедрачевых ветвей. В безветрии стало чуть теплее, но ненадолго.
Опираясь спиной о сплетение жестких стволов, Мария сцепляла и расцепляла клейкие от смолы пальцы. Было так темно, что даже кисти рук просматривались с трудом, мелкие ссадины и порезы пощипывали и пульсировали, это не было неприятно, скорее наоборот, помогало зафиксироваться на происходящем и не заснуть. Головная боль отступила, скапливаясь тяжестью в затылке и плотным обручем на висках, похоже на начало мигрени. Не хотелось есть и пить, только курить. В голове то и дело щелкала зажигалка, рождая маленький огонек, обращающийся в живительное пламя. Было холодно.
В серой рассветной полутьме Мария спускалась с сопки. По тропинке. Откуда в густых кедрачах тропинка, кем протоптана и куда ведет, ей было неизвестно. Может, кто-то из оленеводов гонял через эту сопку свои стада, может, охотники ходили тут к морю. Воздух был напоен влагой, водяная завеса лишала возможности видеть что-то кроме очередного изгиба тропы. Так продолжалось почти до самого подножия.
Она вышла на ровную тундру и пошла вперед, ни реки, ни ручья, только кочкарь буро-коричневый, равномерный, мягкий. Сапоги утопали в нем почти до самых колен, но влажного чавканья слышно не было. Было тихо, разведенная в воздухе мелкая водяная взвесь глушила любые звуки. Мария чувствовала, как туманная вата забивает ей не только уши, но и нос. Приходилось дышать через полуоткрытый рот, неглубоко и часто, глотая вязкий воздух маленькими порциями. Холодало стремительно, так что скоро к вате добавилась приставка стекло. Дышать становилось легче, мелкие кристаллики льда хрустели на зубах и под ногами, постепенно прояснялось. Впереди расстилалась ровная тундра, странно, вчера она не видела ничего подобного, может быть, спустилась с другой стороны, но и там... Тундра вдали постепенно выцветала, коричневый сменялся серым и светлел до линялой почти белизны. Под ногами уже хрустела плотная ледяная корка, подошвы сапог почуяли более плотную опору, Мария перестала проваливаться, мох и траву постепенно заносило снегом. Горизонт совсем прояснился, на самой кромке его выросла узкая полоска белоснежного горного хребта.
По хрусткому снегу навстречу Марии шли собаки, целая стая разномастных лаек, приятно пахнуло мокрой шерстью. Мария не успела испугаться, впрочем, она никогда не боялась собак, ближайшая черно-белая хаски ткнулась мордой в её протянутую руку, шершавый язык обнял ледяную кисть. Множество разноцветных глаз смотрели на нее, не мигая, Мария продолжала идти вперед, собаки обступили её и пошли следом. Справа выросла из снега высокая яранга, из круглого отверстия в крыше уходил вверх тонкой ровной струйкой белый дым. У входа стоял, опираясь на воткнутые в снег лыжи, высокий коряк в оленьей рубахе мехом наружу, его длинные волосы были собраны кожаной полоской, украшенной парой черных вороньих перьев. Коряк жевал юколу, но заметив Марию, отбросил недогрызенный кусок в снег. Собачья стая тут же бросилась подбирать нежданное угощение.
– Эй, Миты, посмотри-ка, какие у нас гости! – Крикнул он, оборачиваясь ко входу в ярангу.
Оттуда донесся раздражённый женский голос, и следом за ним появилась одетая в меховую шапку-кухлянку голова.
– Тебе лишь бы меня от работы отвлекать. Чем болтать лучше иди и добудь нам жира… Ой, и вправду гостья. Что ты здесь делаешь?
– Потерялась.
Худощавая и маленькая ростом даже в объемном меховом комбинезоне корячка вылезла из яранги и встала рядом с коряком. Он улыбнулся и вновь обратился к Марии:
– Удивительное место ты выбрала, чтобы теряться.
– Я не выбирала.
– Выбрала-выбрала, я же вижу. Что мне теперь с тобой делать? А Миты, что ты скажешь?
– Отправь её обратно, она же совсем юная еще, – корячка стянула с головы кухлянку, обнажая две толстые черные косы, перевитые кожаными ленточками.
– Ох, Миты, твоя доброта не знает границ. Так уж и быть! Отправляйся обратно, женщина.
– Куда?
– Обратно, иди прямо и никуда не сворачивай.
– Но я не знаю…
– Хорошо-хорошо, – коряк быстрым движением вытащил лыжи из снега, – Что же, опять все мне делать самому.
Он наклонился, прилаживая лыжи к ногам, корячка подала ему большую черную накидку из вороньих перьев. Мужчина набросил ее на плечи и резко рванул с места в сторону, откуда пришла Мария. Ей остался только повисший в воздухе выкрик:
– Следуй за мной.
Мария развернулась и пошла, потом побежала, ноги утопали в глубоком снегу, мешая движению, она спешила, как могла. Провожатый же легко несся вперед, оставляя за собой узкую лыжню. Мария потеряла его из виду, но продолжила идти. Воздух снова густел, становился влажным, теплело, снег таял на глазах и совсем скоро лыжня исчезла. Из-за плотной туманной стены, откуда-то сверху донесся приглушенный вороний крик.
Мария вышла на тропу, ту самую, и пошла вверх. Она поднималась, и над ней кружил большой черный ворон, время от времени оглашая окрестности скрежещущим звуком. Вот впереди появился большой раскидистый куст кедрача, тот самый, на чьих ветвях она уснула вчера, ворон сделал еще один круг, ложась на крыло и улетел обратно в тундру.
Над ней стоял, опираясь на короткую деревяшку, коряк, худой и невысокий, в застиранной до светло-серого оттенка энцефалитке. Он широко улыбался и протягивал на раскрытой ладони горстку какой-то серо-коричневой шелухи.
– Мухомор будешь?
Мария попыталась встать, но не смогла, все тело затекло от неудобной позы, ее колотил озноб, голова раскалывалась, зато вчерашняя тошнота прошла, и как будто бы стало теплее.
– Нет.
– Зря, слабая ты, без него не дойдешь.
– Куда?
– Тут недалеко зимник мой, твои геологи уже там.
– У вас вода есть?
– Нет, – коряк похлопал себя по карманам, – нету воды.
– А сигареты?
– Е-е-есть, – поцокал он языком, оголяя крупные зубы.
Оптима красная, богато живут оленеводы. От густого дыма подкатило к горлу, зато прояснилось в голове. Мария выбралась из кедрачевой развилки и присела на корточки.
– Это ваши собаки были?
– Какие собаки?
– Разные, много разных, целая стая. Я спускалась по тропе утром на ровную тундру, и там были собаки и яранга оленеводов. А еще там был снег, – Мария замолчала.
Коряк вытряхнул из пачки еще одну сигарету и тоже закурил, присел рядом.
– Внизу тут речка глубокая, брода нет, и тропы никакой нет. Ты, наверное, видела нижний мир.
– Какой мир?
Коряк глубоко затянулся.
– У человека есть две души. Одна уходит к верхним людям, – Он ткнул пальцем в небо, – Вторая – в нижний мир. Когда человека сжигают на похоронном костре. Тебя не сжигали, как ты попала в нижний мир?
– Не знаю. А при чем тут собаки?
– На входе в нижний мир человека встречают собаки, им надо понравиться, ты им понравилась?
– Наверное, да, одна лизнула мне руку.
Коряк помолчал немного и задал еще один вопрос:
– Кого еще ты там видела?
– Мужчину, высокого в накидке из вороньих перьев и маленькую женщину.
– Куткынняку и жена его Миты. Ты понравилась Куткынняку, потому и попала в нижний мир и вернулась. Он и меня к тебе привел, через мухоморных людей весточку передал.
– Кто такой Куткынняку?
– Ворон Кутха, самый первый шаман.
Что-то такое было про Кутху, в каждой второй сувенирке в городе продавались фигурки ворона, вырезанные из пахучего дерева, моржовой и мамонтовой кости. Ворон, большой черный ворон чертивший круги над ее головой.
Коряк докурил, убрал окурок в спичечную коробку и встал.
– Время идти.
– Далеко?
– Нет, час пешком, – он посмотрел на нее и уточнил, – Скорее пару часов. Точно не хочешь мухоморов?
– Точно.
– Ну, как хочешь.
Мария поднялась на ноги, начала и почти сразу бросила отряхивать одежду от кусочков коры, веточек и прочего сора. Ее пошатывало, и долбил тремор, как с тяжелого похмелья, мешая мелкой моторике. Зато почти не было холодно, вновь накатившая тошнота постепенно отпускала тоже.
– Меня зовут Мария.
– Алексей, – коряк протянул ей руку.
Лагерь был разбит вокруг домика оленеводов, кривого, вросшего в землю и обитого с одного бока листами гудрона. Чернели две массивные туши замерших вездеходов, дымил полу погасший костер. Начпартии Кристина Олеговна, непривычно трезвая с застывшим на лице следом суточного стресса, вышла, почти выбежала им навстречу, широким жестом раскидывая в стороны руки.
– Мария! Слава богу! Алексей, спасибо, что нашли ее!
Она обняла Марию, крепко стиснула. Коряк кивнул и, нырнул в низкую дверь домика.
– Катя, отведи её в палатку и налей чаю! – Из-под ближайшего полога выглянула встрепанная студентка с двумя косичками, – И завари кукси! Скажи дяде Коле топить баню. Побежала звонить в город! Хоть бы вертолет не вылетел, если вылетел, вычтем из твоей зарплаты! И родственников твоих многочисленных успокоить надо, чуть не съели они меня… – Последние слова она выкрикнула уже на бегу, спеша к своей, самой дальней в лагере палатке.
– А где остальные? – Мария обернулась к Кате.
– Прочесывают квадратами, уже второй день, скоро вернутся. Мы с прибрежки сегодня примчались, когда с базового лагеря позвонили, по спутнику, карат через скалы не пробивает. Где ты была?
– Потерялась, – Мария тяжело оперлась на Катино плечо, – А кто из родственников меня искал?
– Ой, куча народу звонила, даже дядя твой троюродный, как его… – Катя молчала сосредоточенно, но недолго, – Не помню, какое-то редкое имя.
– Наверное, Нико, – Мария улыбнулась и добавил еле слышно, – рыжий Нико.
Едва теплый чай, раскаленный дошик в покрытой непривычными японскими иероглифами упаковке. Корякская баня, где, присев на корточки, опасаясь задеть раскаленные камни, она опрокидывала на себя ковш за ковшом горячей воды. Вареная кижучья голова, лопающиеся на зубах шарики перестоявшей гостевой икры. И спирт, много спирта, и никаких вопросов, и теплый спальник, и сон.
Мария выползла из палатки одной из первых, на рассвете. Накинула куртку поверх энцефалитки. Зеленая титановая кружка icepeak звякнула зубной щеткой. Снаружи было пронзительно холодно, и рассвет впервые за много дней не был фикцией. Унылые лошади облизывали с травы сияющие морозные блестки, под умелыми руками егеря дяди Коли занимался костер. Сам он делал утреннюю зарядку, наклонился до самой земли и, разгибаясь, широко развел в стороны руки в приветствии: «Доброе утро солнышко!». В густом кедраче возился радостный пес, гоняя мелких суетных птиц.
Мария спустилась к реке, разбила пяткой намерзший ледок и потянулась подальше, туда, где холодная вода омывала прилепившиеся к гальке домики ручейников. Она зачерпнула горсть и ополоснула лицо, поставила кружку на хрупкий ледовый навес, он выдержал, достала зубную щетку. Кусты на той стороне реки затрещали, совсем близко, метрах в пяти от нее, из зарослей почти полностью облетевшей лозы высунулась голова. Медведь медленно вышел на берег. Мария на автомате отложила зубную щетку, чашка звякнула, ледок под ней треснул и титановый цилиндр заскакал вниз по течению. Медведь остановился и посмотрел на Марию в упор. Она выпрямилась, оказавшись одной ногой в воде, ледяной поток сразу наполнил трекинговый ботинок. Мария этого не замечала, она смотрела прямо в непроницаемую медвежью морду. Охотники говорят, что по выражению морды зверя всегда можно отгадать его намерения. И это действительно так, если имеешь дело с волком или кабаном. С медведями все иначе, у медведей нет даже общих для вида повадок, они непредсказуемы. Мария с удивлением поняла, что мысли её во второй раз идут по тому же кругу. Медведи индивидуальны, как люди. Морда зверя вдруг перестала казаться ей непроницаемой – удивление, узнавание и усмешка? Мария улыбнулась и кивнула, медведь развернулся и неторопливо пошел вверх по течению, Мария простояла на месте еще несколько минут, пока крупный медвежий зад не скрылся за поворотом реки. Потом медленно отступила назад и огляделась, зеленый бок кружки отблескивал всего в нескольких метрах, складная ручка прочно зацепилась на вмерзшую в лед палку.
– Ты как это умудрилась полный ботинок воды набрать, непутевая? – дядя Коля закончил свою зарядку и теперь сидел возле костра и дымил.
– Там лед намерз, вот и провалилась, – Мария, наконец, расшнуровала трек и вылила из него воду, стянула мокрый носок и расположила ногу у самого огня. Тепло пощекотало пальцы, дым, переменившись, пошел в ее сторону, защипало в глазах.
– Курить хочешь?
– Хочу, конечно, вы еще спрашиваете.
– Бери, – дядя Саша протянул ей пачку.
– Запишите в мой долг.
– Так бери, – он тряхнул протянутой рукой, – только живее, пока не видит никто.
– Спасибо, – Мария аккуратно затянулась, перерывы между сигаретами становились все дольше, а табак все хуже, на этот раз – красный malboro. Получше оптимы, однозначно, но горло все равно дерет, как будто она курит впервые.
Вода в кане забурлила, и дядя Коля снял его с огня, бросил целую пригоршню заварки, с силой размахнувшись, как принято у бывалых походников.
– Чай готов! – закричал на весь лагерь.
– Чего орешь! – лохматая голова Лени вездеходчика высунулась из кунга, пахнуло солярой.
– Переобуться не хочешь?
– Нет, мне и так хорошо.
Мария широким картинным жестом задрала лицо к небу, выпустила дым от последней затяжки. Ей и вправду было хорошо и совсем не страшно.
Анастасия Фрыгина
иллюстрации Аделины Шайдуллиной