«Ну как же так, я помру, и кто же будет переводить?»
Переводчики обсудили, существует ли преемственность школ перевода и зачем переводчикам нужны рецензенты
14 февраля на Факультете гуманитарных наук НИУ ВШЭ прошел круглый стол «Отцы и дети в современном переводе: разрыв или преемственность?», в котором приняли участие преподаватели магистратуры «Литературное мастерство» и переводчики Дмитрий Харитонов и Александра Борисенко, а также приглашенные гости – переводчики и филологи Владимир Бабков, Вера Мильчина, Ирина Кузнецова, Екатерина Лямина, Дарья Горянина и Анна Гайденко. «Многобукв» посетил встречу и выяснил, существовала ли на самом деле советская школа перевода, в чем главная проблема современных переводчиков и почему все больше выходит комментированных переводов.
Начало дискуссии положил вопрос модератора Дмитрия Харитонова: существует ли разрыв поколений в переводе, иначе говоря, можно ли проследить преемственность поколений, и если так, то учится ли новое поколение переводчиков чему-либо у старого?
Казалось бы, существование «советской школы» перевода стало общим местом в текстах о переводе. Однако если молодые переводчики предположили, что эволюция имело место, представители старшего поколения не поддержали гипотезу о существовании «советской школы» как таковой.
«Что такое советская школа перевода? Такая разве была?
Ее просто не было. Были переводчики, и была жизнь. В какой-то момент оказалось, что в страшном советском застое есть лазейки.
Например, в начале 80-х годов в детской литературе стало можно вывести героя, который никогда во взрослом кино бы не прошел. И то же самое случилось в переводе. При союзе писателей были потрясающие семинары в секции перевода. Мы могли ходить на любой язык бесплатно. Надежда Михайловна Жаркова собрала девочек и сказала: «Ну, как же так, я помру, и кто же будет переводить?» И учила нас долго, много лет. Это школа. Но школа от человека к человеку. Не было никакого канона», - поделилась опытом Ирина Кузнецова.
Слова переводчицы подхватила Вера Мильчина, уточнив, что главные отношения в процессе перевода возникают у переводчика с текстом, то есть взаимоотношения эти практически «интимные». Однако из этого не следует, что сейчас переводчикам живется лучше, чем раньше.
Все участники круглого стола сошлись на том, что «была система, которая влияла на работу переводчиков. И одновременно были люди, которые существовали в этой системе и находили в ней лазейки».
Однако, по словам Веры Мильчиной, эти переводчики «не ломали систему, они просверливали в ней дырки, в которые что-то позже пролезало».
Еще одной не менее важной проблемой перевода, как выяснилось, является отсутствие критики и грамотных, «нормальных» рецензий.
«Не далее, как сегодня, читая рецензию на современную книжку, я наткнулась на такую цитату: мама героев страдала от «болезни артрит, нервов и вен ног».
Чтобы переводческое мастерство развивалось, нужны рецензии на переводы! Если бы было издание, которое систематично занималось рецензированием перевода, тогда «вен ног» было бы меньше», - заключила Вера Мильчина.
В отличие от остальных участников дискуссии Владимир Бабков предпочел занять «среднюю позицию» и назвал себя наследником и отчасти представителем «советской школы перевода». Делясь собственным опытом, переводчик заметил, что «советская школа» – это принцип.
Книга должна выглядеть так, словно написана по-русски, и при этом оставаться близка к оригиналу.
Однако один из минусов «советской школы» – переводчики были узкой группой людей, которые знали друг друга слишком хорошо, и оттого язык перевода получался схожим. Это был язык, основанный на классике XIX века, жесткий и ограниченный.
«С цензурой я не сталкивался никогда. Голышев говорил, что никогда, ни одного слова практически не исправлял. Просто могли книжку не пустить. Разница поколений в том, что принципы остались те же, но язык меняется, сейчас он более свободный. Переводчик более свободен в этом. Разницы поколений как таковой нет», – резюмировал Владимир Бабков.
После жаркого обсуждения наличия цензуры в советское время, участники круглого стола пришли к выводу, что существовало давление, которое не позволяло выпускать неугодные книги в печать. Стоило переводчику заупрямиться, его перевод мог никогда уже не выйти в свет. Поэтому
любой текст проходил «внутреннюю цензуру» самого переводчика, который принимал самостоятельное решение об изменении или вычеркивании слов, пассажей, а порой и целых фрагментов произведения.
Но что же изменилось сейчас? Отношение читателя и его реакция. Стало больше свободы, и читатель может спокойно открыть Google и проверить оригинальный текст.
Александра Борисенко заметила: «У меня есть вопросы к системе, но не к переводчикам. Я люблю очень многих переводчиков советской эпохи, которые делали совершенно разное, и нежно люблю их всех. Но именно с системными вещам произошел сдвиг. Что-то, чем можно очень восхищаться из советской эпохи, сегодня нельзя повторять. Важной частью той эпохи был разрыв с миром. Переводчик иногда просто не понимал, о чем идет речь. А если не понимал переводчик, то и читатель. Проникновением в чужой и непонятный мир была адаптация, выполненная переводчиком. Сейчас мы живем в открытом, большом мире. Читатели видят и мир, и литературу с разных сторон. То есть это препятствие ушло. Но читательские ожидания отчасти остались! Сейчас мы не имеем благостного доверия от читателя. Читатель не хочет прочитать просто книжку, а именно то, что написал Джонатан Литтел».
Постепенно дискуссия перешла к вопросу вольности и точности перевода. «Вольно обращаться с текстом – системное явление или не совсем?», - спросил Харитонов.
Дарья Горянова заметила, что отсутствие рецензий позволяет переводчикам допускать вольности. В советское же время внешняя грозная институция диктовала свои правила. Вера Мильчина в ответ возразила, что «автор всегда находится в наших руках, и перевод – это мы наедине с текстом», поэтому невозможно освободиться от субъективных впечатлений переводчика в работе. Екатерина Лямина в свою очередь привела в пример тексты Кретьена де Труа, очень сложные для перевода и интерпретации.
– Но значит ли эта сложность, что читателя нужно лишать возможности познакомиться с великолепными текстами этого поэта?
– Но ведь читатели разные и ожидания разные, – заметила Борисенко, подчеркнув, что многие читатели предпочитают как раз «непростые переводы, комментированные», в которых подчеркивается сложность работы с конкретными фрагментами текста.
«Все должно быть по-русски. Мы отвечаем за автора, который писал для себя. На самом деле на месте читателя он представлял себя. Мы, насколько можем, пытаемся понять автора и сыграть его на своем языке. И соответственно читателя мы представляем такого же как мы, вот, кем мы прикинулись. Поэтому для конкретного читателя писать не надо. Представлять его надо как себя. Вот и все, мы больше ничего и не можем. Переводчик – актер, и он играет автора», - резюмировал Владимир Бабков.
Дарья Выскребенцева