«Египетские ночи»: писатели и тексты из самоизоляции
В самоизоляции все развлекаются, как могут. Писатели, как водится, играют в литературные игры
Египетские ночи — писательская игра, которую придумал филолог Михаил Эпштейн, позаимствовав название и идею у Пушкина. Чтобы поиграть в Египетские ночи, вам понадобится: один эксперт, несколько участников, таймер и воображение. Эксперт придумывает две-три темы и показывает участникам. Участники выбирают ту, что на них смотрит, и пишут импровизации. На всё про всё — 15 минут, из них 12 на написание текста и 3 на редактирование.
После этого все выкладывают тексты в чат и обсуждают их. В конце игры эксперт выбирает несколько лучших отрывков. Жесткие временные рамки помогают подстегнуть воображение, собрать себя в кучку и выдать хороший текст, который потом может даже вырасти в рассказ или повесть (а то и в роман, кто знает).
Нашим экспертом на первой Египетской ночи стала писательница и литературный антрополог Ольга Брейнингер. Вот, какие темы она предложила: «Он хотел придумать новый язык» / «Такие перемены в семье обычно кажутся счастливыми» / «На это задание ушло бы пять минут, но у меня было только три».
Получилось штук двадцать отличных импровизаций, из которых Ольга выбрала три лучших. Публикуем их здесь.
Марина Колмакова
Такие перемены в семье только кажутся счастливыми
Мы стояли на вокзале, на городском вокзале – я так думала. Чаплыгин тоже город, хоть и не большой, но уже что-то. Разбитая платформа, одноэтажное здание розового дешевого цвета, хрипящий громкоговоритель объявляет не наши поезда. Люди с огромными сумками, я с дурацким розовым портфелем, истертая аппликация с Барби на переднем кармане, выбирала его летом перед первым классом с гордостью, самый-красивый-что-удалось-найти. Небо тоже розовое, но слегка сиреневое. И тут полетели птицы, честное слово, полетели. Полчаса до поезда в Москву, розовое здание, портфель, небо – и птицы на этом небе, сотни птиц или тысячи – все-таки, конец августа. Все-таки, когда-то ведь они улетают, в какой-то день собираются вместе. И в конце концов, разве не могло так совпасть, что они улетали в тот самый день, в день поезда в Москву, хотя эта история звучит такой выдуманной, что лучше ее никому не рассказывать, чтобы не смотреть, как тебе не верят.
Птицы летели, а мы стояли на вокзале, и я ждала поезда сильнее, чем ждала его все лето и всю весну. Впереди ночь в плацкартном вагоне, можно зайти вместе с мамой, лечь на соседней полке – и остаться. Пройдет противная проводница и попросит провожающих покинуть вагон. На этих словах я раньше вцеплялась в маму, бабушка вцеплялась в меня, я просила меня оставить – мама, смотри, какая маленькая девочка сидит рядом, неужели я недостаточно взрослая, чтобы поехать тоже? Но мы все равно покидали вагон, проводница поднимала за нами подножку. Мама уезжала работать и обустраивать квартиру, я оставалась в своем детском каникульном лете, я сама на такое подписалась, но каждый раз при голосе проводницы «Провожающие…» все равно обиженно плакала.
Дарико Цулая
Такие перемены в семье только кажутся счастливыми
Юля смотрела на лежащий на железной кровати сверток. Женька уехал играть в Ярославль, его опять взяли запасным вратарем. Сверток кричал. В дверь комнаты своим острым сухим кулаком стучала соседка, Вера Николаевна.
– Юль, ну чего ты? Иришка уже добрых полчаса надрывается.
Вера Николаевна открыла дверь. Юля сидела на стуле в углу. Сверток был мокрым. Вера Николаевна полезла в ящик, где лежали свежие пеленки, вытащила из-под кровати таз, кинула туда мокрые пеленки, перепеленала Иришку, взяла на руки.
– Юль, ты ее покачай, вот так.. Она и успокоится, да, Ириш?
Вера Николаевна покачивалась в такт какой-то мелодии. Наверное, она даже что-то напевала. Юля не слышала. Юля не могла слышать ничего, в ушах постоянно стоял плач. Этот мокрый сверток – неужели это ее?
– А Женя где? Уехал опять? Юль, а ты кормила?
Вера Николаевна продолжала что-то говорить, как жужжащая радиоточка. «Это всё пройдет», – думала Юля, глядя вниз, мимо тяжелой мокрой груди, на рассыхающийся паркет.
Анна Линская
Все началось с телевизора
Все началось с телевизора. Захотел человек телевизор домой, ну что в этом такого. Большой, плоский, во всю стену, вот такой — размахивала широко-широко руками младшенькая беловолосая Милуша (Людмила Алексеевна, когда не доедала утреннюю тягучую овсянку). Ну купил.
Такие перемены в семье обычно кажутся счастливыми. Когда поднимали телевизор по лестнице на третий этаж (лифт-то не работает, как всегда, пацаны соседские все раздолбали), баба Нюра сразу решила, что человеком стал Лешка, тот же соседский пацан вчерашний, сегодняшний муж-чи-на.
Телевизор поместился в середине стены прямо напротив кровати. Милуше он показывал мультики по утрам, Лешке — футбол, конечно, что же еще. Старшему Федьке ничего не показывал (телевизор для бумеров, пап).
Такие перемены в семье обычно кажутся счастливыми. Баба Нюра через месяц-второй заметила, что Лешка пополнел, оброс домашним телевизионным бытом по бокам и на подбородке, лосниться начал. Муж-чи-на. Когда он выходил из подъезда, баба Нюра всегда протягивала ему свою старушечью руку и та повисала сухонько в потной большой ладони Лешки.
— Как Людочка? — спрашивала баба Нюра в первую очередь.
— Хорошо, — отвечал Лешка.
— Как Федор, учится? — спрашивала баба Нюра, даже если Федька выходил на улицу вместе с отцом. Тогда он наклонялся к ней и нарочито громко по слогам говорил: учусь, учусь в ин-тер-не-те.
Предисловие Анны Линской