Евгений Чикризов. «Клементины»

Мы начинаем Новый год с рубрики «Наши тексты» и рассказа выпускника магистратуры «Литературное мастерство» Евгения Чикризова.

Валентин Юрьевич после уроков никогда не хотел домой. Оставался в школе или подолгу гулял.  Иногда шёл в библиотеку или в зоопарк. Сегодня же из-за отовсюду кричащего «С наступающим!» гулять было невозможно, а в библиотеке и в зоопарке были санитарные дни. Пришлось поливать цветы, вытирать пыль со шкафов и оттирать «суку» с «миллениумом» с последней парты второго ряда. (Все знали, что это Егоров рисует на партах, но никак не могли его поймать). Войдя в раж, Валентин Юрьевич сломал и починил гирлянду (жёлтым огонькам, правда, уже никогда не светить). Полистал журнал (Марина Васильевна опять обманула и не выставила четвертные оценки по познанию мира). Вынес мусор и убрался на учительском столе. В общем, переделал всё, что нужно было переделать перед длинными каникулами, и к тому моменту, когда в класс, хихикая, влетела Ирина Ивановна, классный руководитель третьего «А», старательно выводил на доске «С новым 2000 годом».

Ирина Ивановна уже не пахла, как утром, фиалками. Причёска у неё была растрёпанной, а в руках она держала пачку сигарет. Обнаружив в своём кабинете Валентина Юрьевича, она ещё и покраснела. (Как Матвеев, когда пацаны шутили над его гувернанткой). Совсем не по-учительски Ирина Ивановна – как-то бочком – выкинула пачку сигарет в мусорное ведро и откашлялась. Кабинет тут же наполнился запахами дома. После она строго посмотрела на Валентина Юрьевича и приготовилась ругаться. Но с голосом не справилась и, отбросив строгость, просто спросила: «Петров, почему не дома?». Валентин Юрьевич тоже покраснел. Не говорить же, в самом деле, Ирине Ивановне, что домой до вечера никак нельзя – там пьяный папа. Что у него, как и в прошлом году, не будет настоящего подарка. Что ещё летом во время ремонта сломалась ёлка. А новую ему никто так и не купил. Что на улице холодно. И что домой можно будет только после вечера. Это потому, что вечером папа, наконец, на три месяца уедет на вахту, и у них с бабушкой будет спокойный Новый год. Попытался сказать, что сейчас уйдёт. Но оказалось, что говорить трудно. И что вместо этого он плачет (честное слово – не собирался) и трёт тряпкой для доски глаза и щёки. Ирина Ивановна тоже выглядела расстроенной. Испугавшись, что портит ей жизнь (папа всегда кричал на него, что он испортил ему жизнь), Петров кинулся было к своей парте (первая в первом ряду у окна), чтобы тут же убежать прочь. Но Ирина Ивановна велела не двигаться. Снова став строгой и знакомой, она велела подойти. Петров подошёл (было страшно: вдруг ударит?). Ирина Ивановна, присев перед ним, погладила его по голове и спросила, не в папе ли дело. Чужой Запах от Ирины Ивановны так никуда и не делся, но Петрову всё равно захотелось обнять классную руководительницу. Но он все ещё плакал и держал грязную тряпку. Ирина Ивановна обняла его сама. И отобрала тряпку. Петров стал плакать сильнее. И уже не знал от чего. Ему было и стыдно (папа говорил, что мужики не должны ныть) и грустно (Ирина Ивановна, оказывается, тоже курит и выпивает). Ирина Ивановна ничего не говорила (наверное, ей тоже было стыдно). Выплакавшись, Петров стал икать. Ирина Ивановна, ослабив объятия, по-серьёзному сказала: «Хорошо, что не ушёл. Мы с коллегами праздновали. И я специально зашла, чтобы поздравить тебя с Новым годом». Ирина Ивановна быстро поднялась и за руку подвела Петрова к учительскому столу. Благодарно улыбнувшись Петрову (он не в первый раз наводил на нём порядок), стала с энтузиазмом рыться в сумке. У всех учительниц они были огромными. Наконец, Ирина Ивановна извлекла оттуда сетку с мандаринами. Торжественно произнеся «С Новым годом, Валя», вручила ее обомлевшему Петрову. На красивой этикетке большими и нарядными буквами было написано «Клементины». Петрову, уже переставшему плакать, слово очень понравилось. И он тут же поинтересовался у Ирины Ивановны: «Это мандарины такие?». Ирина Ивановна, взъерошив ему волосы, подтвердила догадку, добавив: «Из Италии. Очень вкусные». И указательным пальцем сделала динь-диньку курносому носу Петрова. Петров вспомнил, что так же ему делала мама и уже совсем было успокоился. 

Петров, простив Ирину Ивановну, решил пойти домой. Папа наверняка ещё не уехал. Но у Петрова не было выбора. Очень хотелось, во-первых, попробовать этот самый клементин и угостить им бабушку. А, во-вторых, Петров уже месяц как тайком читал энциклопедию по ботанике, которую бабушка собиралась подарить ему на Новый год. И намеревался найти там про этот чудо-фрукт и узнать, чем он отличается от мандарина. 

Жил Петров через дорогу от школы и всегда пользовался подземным переходом. Но сегодня Петрову было не до бабушки с её правилами, и потому он решил дорогу просто перебежать. Приценившись к машинам справа и слева, он побежал. Аккурат посредине дороги Петров поскользнулся и выронил сетку с клементинами. Поднялся в общем-то быстро. И было не больно. Он даже не испачкался. Но с клементинами была беда. Они рассыпались и укатились в разные стороны. Петрову сделалось дурно. Забыв про дорогу, про портфель с дневником (со всеми пятерками), он опустился на корточки и начал собирать клементины. Про машины Петров совсем не думал. Только о клементинах. Десять. Одиннадцать. Всего в сетке их было двенадцать. Петров увидел двенадцатый на соседней полосе. Кинулся за ним. И уже схватив его (чего ты так далеко укатился?), услышал один за одним несколько звуков: где-то над головой прегромкий сигнал, а возле самых ног сильный-пресильный визг. Петров не успел испугаться. Почувствовав сильный удар, он понял только, что вместе с клементинами как-то поднялся в небо и что клементины собираются улететь от него. В голове была только радость, что двенадцатый клементин от него не улетит. Вот он в его руке. Петров чувствовал его: прохладный, гладкий и какой-то при этом всё равно шершавый.  Потом Петров упал на землю и всему телу сделалось очень больно, а мир вокруг зачем-то стал темнеть.  Петров пытался посмотреть на свою руку, где должен был быть неулетевший клементин, но ничего не видел. Всё стало чёрным и холодным. 

«... Я едва успевала. На месте была, когда мальчик вместе со своими мандаринами парил в трёх метрах над землей. И к исполнению своих обязанностей приступила уже после того, как он тяжело упал на землю, а мандарины – все одиннадцать штук – с градом осыпались на него. В кулачке у него ещё был зажат двенадцатый. И когда его синюшные губки шептали «клементин» я поняла, что не опоздала. Первым делом я дала просраться сволочи за рулём. Уверена, он до конца жизни не забудет этот день. Именно водитель собирал эти злосчастные клементины. Ни один не раздавился. Чего не скажешь о мальчике. Я не сразу до него достучалась. Ему было больно и, кажется, он в самом деле намеревался умереть. Пришлось отбирать клементин, чтобы он обратил на меня внимание. Меня он увидел в образе учительницы (ох, как ей потом достанется), а услышал голосом мамы (он её плохо помнил). Ну и назвал он меня поначалу Ириной Ивановной. А увидев мои крылья, тут же начал извиняться. Пришлось тратить время и объяснять, кто я и что мне от него надо. А у него, между прочим, ключица сломалась. Давно убедилась, что со встречающими нас в первый раз нужно быть вежливыми, но решительными. Это уже потом они начинают нас узнавать и помогать, но поначалу боятся. Я бы тоже, если честно, испугалась. Это по поводу вежливости. А решительными быть нужно потому, что ребёнок и потому, что, если, не дай Бог, возьмёт и вот так не по плану умрёт, беды будет не избежать. В общем, сказала я мальчику, всё как есть. Что я – его Ангел-хранитель. И что чуть не опоздала. Что помочь могу. Но что и ему придётся мне помогать. И уже хотела было приступить к стандартным процедурам – показать ему его жизнь со взлётами и падениями, сказать, где и когда встретимся в следующий раз. Как мальчик перебил меня. И знаете, он взял да и спросил, нельзя ли ему умереть, чтобы быть рядом с мамой, потому что папа его не любит, а бабушке приходится тратить на него всю пенсию и экономить на лекарствах и на корме Барсику. Я с таким раннее не сталкивалась. Кто в самом деле хочет умирать? А что мне потом делать? Я только получила к нему назначение. Без работы остаться? Но я на всякий случай проверила. И знаете, я чуть сама на месте не умерла от страха. И перекрестилась, что не опоздала. Оказалось, что нет. Мальчику умирать было совсем нельзя. Я ему так и сказала. Но у него на сей счёт были свои мысли. Папа-алкаш, сломанная ёлка (сдалась она ему), нет подарков на дни рождения и новые годы, нет денег, он обуза бабушке, которой кажется, что он пойдет по папиным стопам (вот же дура старая). Слушать дальше не стала. Меня пугала ещё его почка и то, что со мной сделают, если я его не спасу. Сказала, что покажу ему этот же день через тридцать лет и если ему понравится, то мы станем лучшими друзьями. Мальчик вместо этого спросил, что будет с его клементинами и бабушкой. Заверила, что клементины он съест через два дня – раньше никак. А бабушка будет жить ещё долго и почти счастливо. Это если не считать радикулита, которым она и так мучилась всю жизнь. Барсик, правда, скоро умрёт от обжорства. И бабушка будет грустить. Пока он не принесёт в дом щенка. Которого, кстати, ему за победу на олимпиаде по русскому языку подарит Ирина Ивановна. Мальчик аж приосанился. Вот оно доброе слово что творит. Мальчику вдруг стала интересна Ирина Ивановна. Пришлось сказать правду. «Уволят и в тюрьму даже могут посадить. Но посадят или нет, будет это уже, правда, зависеть от тебя. Если выживешь, то просто уволят. Но бабушка твоя добьётся, чтобы её взяли обратно. А если не выживешь, то посадят. Выпустят через десять лет, а еще через два она умрёт от алкоголизма». Тут, в общем, всё и решилось. Мальчик даже забыл про моё обещание показать будущее. Я даже рада, что не увидел. Пусть пока живёт, как и все дети. Попросил только, чтобы Ирина Ивановна больше не пила и не курила. Я пообещала. Прошу Вас в этой связи рассмотреть возможность наградить Ирину Ивановну такой формой язвы желудка, чтобы она больше ни к рюмке, ни к сигаретке. Но чтобы жива и здорова и до глубокой старости. Валентину Юрьевичу она ещё много лет как мама родная будет. Представляете, учителя в школе его уже сейчас Валентином Юрьевичем шутя называют. Правда, пока только за старательность и за то, что постоянно лезет в их учительские дела. Про папу я спросила у него сама. Не хочет ли он про него узнать. Мальчик смешался. Но спросил. Как мне показалось, из вежливости. Я сказала, что папа тоже образумится. И станет лучшим на свете отцом. Про то, что он умрёт в свой день рождения через девятнадцать лет, я не стала говорить. Про «образумится», мальчик, кажется, не поверил и даже рассмеялся. Я сказала, что истинная правда. Вот прям с сегодняшнего дня и начнёт исправляться. Сама, пока говорила, поискала сволочь, что его сбила. Так и есть. Сволочь эта и был его папа. Он уже собрал клементины, засунул их в сетку и теперь сидел в костюме Деда мороза и плакал над телом мальчика. Трезв был, как стёклышко. Рядом уже выли скорая помощь с милицией. И Ирина Ивановна с бабушкой тоже бежали сюда. Я поняла, что у меня мало времени, ибо мальчика сейчас будут мучить врачи. Мне от него было нужно добровольное согласие. Ибо я уже хотела быть с ним. Вот кто бы мог подумать ещё утром? Мальчик сидел с блаженной улыбкой и радовался за Ирину Ивановну. Я спросила в лоб. Хочет ли он, чтобы я была его Ангелом-хранителем? Он посмотрел на меня как на чокнутую и сказал, что другие к нему всё равно не придут, так как у бабушки нет на них денег. Я только рассмеялась и уже даже представляла, как будут ржать и завидовать мне девчонки, когда узнают, кого я сегодня получила в подопечные. Увидев двух дородных тёток в белых халатах, которые выпрыгивали из скорой и неслись к моему теперь уже мальчику со своими огромными сумками, я сказала, что теперь всегда буду настороже и что увидимся мы в следующий раз только через год. Но чтобы он больше не боялся – я его спасу. Я вернула ему клементин и поцеловала в лоб. И исчезла с нарушением всех инструкций. Поцеловав перед этим в лоб и папу. На всякий случай. Его Ангел-хранитель, по-моему, ещё хуже меня. Завершая свой отчёт, прошу Вас освободить меня на ближайшее восемьдесят два года от других обязанностей и назначить Ангелом-хранителем Петрова Валентина Юрьевича, его бабушки, отца и школьной учительницы. С уважением, Ирена Серафимовна Петрова, Ангел-хранитель третьей категории». 

Петров пришел в себя только через два дня. В больничной палате. Где помимо него, закутанного в бинты и лежащего в кровати, сидели на диване, держась за руки, бабушка и папа. Не ругались, не матерились друг на друга, а мирно спали. Бабушка во сне храпела. Петров вспомнил странную женщину с крыльями. Она ещё сказала ему, что папа будет теперь другим. Петров заметил, что папа трезвый и побрившийся. Петров пытался вспомнить про женщину ещё что-нибудь, но не получалось. Но он точно помнил, что она говорила про Ирину Ивановну. Что она больше не будет убивать себя сигаретами и алкоголем. Петров попробовал пошевелиться. Было больно. Краем глаза он видел клементины. Пересчитал. Их было двенадцать. От сердца отлегло. Петров вдруг вспомнил ещё, что женщина с крыльями обещала, что сегодня он, наконец, попробует клементин. Успокоенный этой мыслью, Петров, улыбнулся и в первые за много-много времени уснул счастливым. 

Евгений Чикризов