Учёба по обмену. Венеция. Часть вторая
Писательские будни — гонка на опережение самих себя. Мы всегда в поиске новых идей и форм, нового опыта. Мы хотим большего. Мы ставим цели, расширяем границы, выходим из зоны комфорта, чтобы писать быстрее, лучше, сильнее.
Студентка магистратуры «Литературное мастерство» Наталия Янтер однажды решила, что в этой гонке ей пора бы выйти на новый круг и подалась на международную обменную программу НИУ ВШЭ. Сама фраза – весенний семестр в Венеции – звучала как мечта, особенно когда за окном то плаксивая осень, то сугробы в три метра и щипучий мороз. И как-то совсем не хотелось вспоминать о Конфуции, который вообще-то предупреждал: Бойтесь своих желаний – они имеют свойство сбываться…
«Многобукв» запускает мини-цикл статей об учёбе и приключениях русской студентки в Венеции. Non parlo italiano…
Первую часть можно прочитать здесь.
Волан-де-Морт, Ремарк и жизнь в стеклянном шаре
Удивительно, как всего один день, один час могут изменить мир, перевернуть вверх тормашками, разнести на куски. Я перечитываю свои впечатления о первом месяце в Венеции и мне кажется, что их записала девчонка, наивная, насквозь пропахшая детством. Она же забила в заметки на телефоне 24 февраля эти строки:
Что делала я, когда…
Я спала в тепле чердачной квартирки в Венеции
Я проснулась и купила билеты на Архстояние – мечтала о лете, палатке, вине в пластиковых стаканчиках с друзьями, о фонариках и огоньках, о танцах в венках, купании в реке…
Я послушала лекцию о модернизме, о разделении философии и литературы и их воссоединении вновь, об остановившемся времени
Я села в кафе с чашкой кофе, и на блюдце – пирожные с заварным кремом
Я была расслабленной, колени в сахарной пудре, над верхней губой молочная пенка. Я была нормальной, но уже ничего не было нормально
Детство кончилось. Время и правда остановилось. Началась жизнь в стеклянном шаре, в альтернативной реальности, сплетённой из вселенных Ремарка, Хемингуэя и Роулинг. Надо всем, что делаешь — чистишь ли зубы, идёшь ли вдоль каналов в университет на пары, сидишь ли за аперитивом с друзьями; надо всем, о чём думаешь и говоришь, над каждым возгласом и смешком, над каждым, даже самым невинным постом в Инстаграме* и Фейсбуке* выросла громадная чёрная тень Того-Что-Нельзя-Называть. А ещё вины. И стыда. И страха до паники — за родных, за друзей, которые там и которые здесь. И за себя, чёрт возьми! Потому что не ясно больше ничего: кто ты? для чего? где искать смысл? что делать дальше? где взять сил, чтобы писать? стоит ли вообще писать, если у тебя отбирают слова?
Я каждый день читала новости, часами, начинала сходить с ума, запрещала себе сидеть в одиночестве, выходила на улицу, в студёную раннюю весну и ходила-ходила-ходила. Умные часы поздравляли меня с сотней пройденных километров, по щекам шелушились шрамы от ветра, на руках появились красные цыпки — сейчас конец апреля, а они так и не сошли. В ушах на повторе бились электронный биты вперемешку с гитарными басами:
И ты покажешь мне, как плачет земля
Грохот грома разорвёт нас на части
Там, где будет смерть, там же буду и я
Ты за мной не иди, твоё время сейчас1
Я ходила по Венеции словно наркодилер, с сумкой, набитой кэшем, с рассованными по карманам, купленными впрок, по старому курсу пачками сигарет, с истерическим смехом напополам с кашлем, с мокрыми глазами. При каждой встрече с друзьями мы стискивали друг друга в объятиях так, словно не виделись сто лет, а потом при прощании — ещё крепче, точно можем больше никогда не встретиться вновь. Мы перерисовывали на развороты тетрадных листов «Голубку Пикассо», мы собирались на площадях, ходили на марши, потом сидели в кафе, а когда оно закрывалось — пересаживались в другое и так до глубокой ночи, и на столах не хватало места для бокалов — пустых и полных, и в свете фонарей ледышки сверкали битым стеклом.
Давно, ещё подростком я читала «И восходит солнце» и «Три товарища». Имена героев стёрлись, забылись подробности сюжетов, но вот это ощущение полоумного, пьяного веселья, неуместного смеха, опрокинутых рюмок, когда одна горечь перебивает другую, давая ненадолго место обычной, человеческой, пусть и задурманенной жизни — его я запомнила хорошо, в нём же прожила здесь весь март. Мы оказались как бы вне реальности, в хрустальном шаре — потряси и замерцают, закружатся блёстки. Маленький островок сказки, точка света, центр чёрной дыры, и мы — спешно, без счёта глотаем маслянистую полынную горечь с оттенком крови, говорим, говорим, начинаем хохотать, до слёз, до икоты, потом смех обрывается, резко, как если налететь с разбегу на стену, слёзы остаются, никто не стесняется, все заказывают ром.
Ром был крепок и свеж. Он пах солнцем. Он был тем, за что можно было держаться.2
Жилищный вопрос и Жан-Жак Руссо
Но конечно, я и предположить не могла, что по-настоящему меня спасёт местный совершенно безалаберный Housing office, который спустя рукава занимается расселением студентов. У самого Воланда встали бы дыбом волосы, если бы ему довелось столкнуться с жилищным вопросом в Венеции. Студенческие резиденции здесь совершенно прекрасные, но и совершенно недоступные — всё забронировано на год, а то и два вперёд. С арендой апартаментов тоже всё сложно — в черте города три крупных университета, студенты приезжают со всего мира и квартир просто не хватает. Упомянутый Housing office только добавляет ситуации неразберихи и хаоса: неделями не отвечает на письма, забывает упоминать важные для заключения контракта условия, не обновляет доступные к бронированию варианты. Я сбилась со счёта — сколько запросов отправила, сколько отказов получила, но в конце февраля вдруг случилось чудо — вместо очередного отказа мне пришло подтверждение на долгосрочную аренду, впереди замаячил переезд, который, как известно, страшнее двух пожаров — то есть именно то, что мне было нужно.
Рассовать свой привезённый скарб и уйму всякой, купленной уже здесь всячины по двум чемоданам и двум катомкам, перетащить это всё по мощённым брусчаткой улицам, по тесным переулкам, по ступенькам круто выгнутых дугами мостов, заново наладить быт, жизнь на новом месте — это процесс, который отнимает время, силы, занимает голову и вытесняет всё прочее. А потом однажды утром я просыпаюсь. В новой, просторной квартире новый, непривычный пока порядок, пусть и всё на своих местах. Тут чуть сумрачно и, пожалуй, чересчур тихо, но я открываю огромное, в мой полный рост и даже чуть больше окно с матово-сморщенным стеклом, впускаю блеск воды, её плеск, урчание и гул, и едкие выхлопы водных трамваев, ползущих по каналу Каннареджио. Впускаю запах прижаренного теста из хипстерской блинной на углу, и бандитские крики чаек, ворующих еду прямо из рук зазевавшихся туристов. И возгласы этих самых туристов — отчаянные, в след улетающим блинам; и радостно-удивлённые — прямо под моим окном: О! Жан-Жак Руссо! Жан-Жак Руссо! — потому что там мемориальная надпись и да! теперь я живу в доме, где жил (и неважно, что всего-то год) Жан-Жак Руссо. Я впускаю всё — каждый блик, каждый звук — принимаю, благодарю Housing office, Венецию, Вселенную и понимаю, что у меня, с таким везением быть, чувствовать, жить здесь и сейчас, нет никакого морального права опускать руки, отдавать кому-то без боя мои слова и мысли. И удивительным образом — хотя в Венеции, кажется, не приходится уже ничему удивляться, этот город как будто знает тебя до донышка и даёт то, в чём ты больше всего нуждаешься, такая уж у него магия — все мои университетские занятия сейчас поддерживают и укрепляют меня в этом ощущении.
Связь времён, Imagination
На курсе Русской литературы мы обсуждаем Солженицына, Гроссмана, лейтенантскую и эмигрантскую прозу и поэзию и каждый раз возвращаемся к теме насилия, которое порождают тоталитарные системы. В память врезается фраза:
Мир тоталитаризма — мир абстракций, места живому человеку там вообще нет.
Профессор говорит о двадцатом веке, а я никак не могу избавиться от ощущения, что всё повторяется, что история сбилась с пути и ходит кругами. Но в то же время как будто яснее становится творческая задача — найти это место, дать голос этому человеку.
А потом на лекции по постколониальной теории заходит речь об imagination — не в смысле воображения, но как о способе смотреть на мир, на его первоочерёдные проблемы. Мы читаем эссе о потреблении и бездумном расходовании ресурсов, читаем The Nutmeg’s Curse Амитава Гоша о переделывании, уничтожении земель, народов, природы, планеты — и везде рефреном звучит мысль о невозможности существования в привычной эгоцентричной парадигме, где белый человек — венец творения, а потому в праве перекраивать под себя всё вокруг. Рассуждая о мировой экологической катастрофе, Гош много пишет о nonhuman nature, и меня увлекает его идея, что у природы, у нашей планеты есть свой собственный голос:
… nonhumans can, do, and must speak. It is essential now, as the prospect of planetary catastrophe comes ever closer, that those nonhuman voices be restored to our stories.3
Я читаю эти строки и вижу новую задачу — услышать nonhumanvoices, в существование которых я тоже верю, и суметь рассказать их истории. А ещё — отыскать перспективу, new imagination.
Курс итальянского в Ка Фоскари — необязательный и совсем-совсем базовый, после него я не начну читать Данте в оригинале — вот уж точно! Но именно здесь я нашла друзей. Тех самых, которые стискивают в объятиях, выручают всегда и во всём, которые превратили для меня Венецию из острова одиночества и отчаяния в стеклянный шар с блёстками.
У нас сложилась настоящая банда: Мария из Гаваны — пишет пьесы, ругает правительство, танцует как богиня. Макс из Берлина — тоже изучает creative writing, работает на самотёке в маленьком издательстве и обожает мрачные графические новеллы; Лёша из Николаева — изучает испанскую литературу и лингвистику, уже написал книгу, а ещё он модель и инфлюенсер; Санни из Нью-Йоркского Сити колледжа будет учить подростков писательскому мастерству, здесь изучает Скандинавскую литературу и готовит лучшую карбонару в мире — секретный ингредиент лимонный сок. Мы очень разные, но ничто не сближает так, как муки освоения спряжений итальянских глаголов и любовь к чтению.
И хотя я написала банда, на самом деле эти ребята здесь — моя семья. Мы вместе учились отличать кростини от чикетти, осваивали простые итальянские числительные — uno spritz, due spritz…, мокли три дня под проливным дождём в суровом, похожем на муравейник Неаполе во время spring break, праздновали русскую Масленицу и католическую Пасху, стояли ночью в очереди за пиццей, танцевали, исходили вдоль и поперёк всю Венецию и… Перечислять можно до бесконечности, и планы каждый день прибавляются: Милан, Флоренция, пикник на Лидо, Венецианская биеннале — хочется успеть всё на свете за оставшиеся два месяца. И вовсе не хочется думать о том, что будет потом. Как я и говорила — жизнь в стеклянном шаре. Только здесь. Только сейчас.
Наталия Янтер
[1]. Песня «Волны», группа «Молчат дома»
[2]. Эрих Мария Ремарк. «Три товарища»
[3]. The Nutmeg’s Curse. Parables for a planet in crisis. Amitav Gosh
[4]. Немного говорю по-итальянски
* Instagram и Facebook - pапрещённые в России соцсети