Учёба по обмену. Венеция. Часть третья и последняя

Писательские будни – гонка на опережение самих себя. Мы всегда в поиске новыхидей и форм, нового опыта. Мы хотим большего. Мы ставим цели, расширяем границы,выходим из зоны комфорта, чтобы писать быстрее, лучше, сильнее.

Студентка магистратуры «Литературное мастерство» Наталия Янтер однажды решила, что в этой гонке ей пора бы выйти на новый круг и подалась на международную обменную программу НИУ ВШЭ. Сама фраза — весенний семестр в Венеции — звучала как мечта, особенно когда за окном то плаксивая осень, то сугробы в три метра и щипучий мороз. И как-то совсем не хотелось вспоминать о Конфуции, который вообще-то предупреждал:  Бойтесь своих желаний — они имеют свойство сбываться…  
«Многобукв» запускает мини-цикл статей об учёбе и приключениях русской студентки в Венеции. Non parlo italiano…
Первую часть можно прочитать здесь, вторую — здесь. 

Но институт, экзамены, сессия¹

Не верьте, если скажут, что с приходом летнего тепла вся Венеции смердит тухлой рыбой, преющими на жаре водорослями. Что в городе не протолкнуться от туристов и вообще он – филиал ада на земле. Летом море полноводнее разливается по каналам, лижет ступени набережных, запрыгивает на каменную кладку, рвётся познакомиться поближе. И действительно всюду пахнет иначе – солёность делается резче, кольче, пряней. Она напитывает густоту согретого солнцем воздуха, врывается в распахнутое окно, парфюмом липнет к коже, мешается с потом, щиплется слегка и волнует. Да, и туристы тоже прибывают, но в городе-лабиринте множество тайных троп, укромных уголков – следуй за розами, что зацветают здесь в июне, подмешивая к соли сладкий дурман, и отыщешь.

Летом Венеция – сказка ещё больше, чем прежде. И так легко выпасть из реальности насовсем. Заплутать на улицах, затеряться в аперолевом тумане или вовсе ухватить за хвост проходящий вапоретто и отплыть на Лидо: бродить по песку, нырять в голубо-зелёные волны, фыркать, смеяться, жечь костры, провожая солнце, и снова бросаться в море – тёмное, бархатное, поблёскивающее волшебно планктоновыми искрами…

Огромным усилием воли я следую совету Бродского – не выхожу из комнаты, потому что нет ничего интересней стены, стула и лекционного конспекта. Экзамены идут один за другим, вообще-то расписание гибкое, можно растянуть удовольствие на весь месяц, но я хочу отделаться побыстрее и сдаю три на одной неделе.

 Днём меня ни для кого нет – я читаю статьи о творчестве Трифонова и его писательском и личном исследовании пределов человеческого конформизма; читаю письма Пастернака, в которых он делится замыслом Доктора Живаго — хочет вписать в историю выпавшее, растерянное, ошеломлённое революцией и Гражданской войной поколение; дочитываю «Волшебную гору» Томаса Манна. И мне кажется, что эта книга о крахе вечных гуманистических ценностей перед безудержным ходом истории, самое подходящее чтение – странным образом умиротворяющее. Всё уже было, и всё прошло, и повторится снова, и пройдёт…

А ещё Манн рассуждает о времени, о его относительности, и я чувствую, как же он прав. Первый месяц в Венеции тянулся медленно, сливаясь с бесконечностью. Последний — несётся как скоростной поезд, а я словно стою на бугорке и пытаюсь выхватить в промелькивающих днях-окошках лица, успеть увидеть, взмахнуть рукой, обменяться улыбками.

Для этого у меня остались считанные куцие вечера, они всё ещё мои, чтобы прибежать на Кампо, обняться, посмеяться, заказать апероль – хотя какое уж там, экзамен завтра, тогда мороженое, вот это, с солёной фисташкой, моё любимое. И моё! И моё!

Трава не зеленее: как у нас, как у них

Десять дней, пять экзаменов, тонна радости, немножко горечи и можно наконец подвести итоги. Весь семестр я искренне восхищалась нашими лекторами, которые видели в нас коллег, вместе с нами смеялись, рассуждали, искали связи с прошлым, воображали будущее. Это было здорово, но после 1,5 лет в Вышке абсолютно привычно, непривычной же оказалась неспешность.

Помню, на первом году обучения в магистратуре у нас был курс Западный канон – невероятно интересный и такой же невероятно насыщенный: неполный семестр, чтобы прочитать Стерна и Мелвилла, Флобера и Пруста, Рушди, Франзена и Уоллеса. Поэтому когда на Постколониальной теории в обязательном к прочтению списке оказалось всего три небольших романа, по Теории Литературы – два, а по Русской литературе такого списка вовсе не было – я немного приуныла. Но обсуждать один роман две недели или даже месяц, зачитывая куски из глав, анализируя выбор художественных средств, отвлекаясь то и дело на мировую историю, на современное искусство – это удивительный опыт. Прежде казалось, ты – пловец, участник напряжённой гонки, замешкаешься, не прочитаешь – упустишь время, сойдёшь с дистанции. А теперь разом исчезли дорожки, красно-белые пластиковые разделители, стихли подгоняющие свистки, а ты – на берегу моря и простой купальщик, не спортсмен: захочешь – намочишь пятки; захочешь – нырнёшь в волну, и никто не поторопит, не скажет, что надо дальше, глубже. 

И всё же я скучала по бурным обсуждениям вышкинских творческих и не только семинаров, когда откладываешь ручки, отодвигаешь тетради, лэптопы и споришь, и не соглашаешься, приводишь доводы, аналогии, ищешь, ловишь мысль, а если время вышло и недоговорил, недоубедил – есть ещё итоговое эссе и чисто номинальный объём необходимых знаков, за превышение которого, если по делу, могут пожурить, но не снизить балл. В Ка Фоскари семинары большей частью – лишь продолжение лекций, а обсуждение постоянно спотыкается, потому что стоит профессору заговорить, все тут же принимаются печатать – записывать слово в слово любую мелочь, любой отрывочный комментарий. Я не понимала, зачем так тщательно фиксировать чужую мысль, а не думать свою собственную, но на экзаменах всё прояснилось. Материал, который с тебя спрашивают, не предполагает никакой спонтанности, отклонений в другие области, рассуждений. Это строго то, что давалось на занятиях, иногда допустим вольный пересказ слов профессора, иногда – надо буквально повторить сказанное, а если экзамен письменный, то в любом случае ещё и уложиться в рамки отведённых на ответ строк (обычно 10-15), иначе оценка будет снижена: с одной стороны дисциплинирует, с другой… Впрочем, любой опыт хорош, и я рада, что он у меня был, что теперь могу сравнивать.

In Space It is Always Night: все мы – вампиры или можем ими стать

Последняя неделя подкралась, как безжалостный убийца. Эти семь с хвостиком дней мы – я и моя студенческая семья – проживаем в жуткой спешке, в череде прощальных вечеринок, в аперолевом забытьи, в ни на что не похожей панике. Осталось всего ничего – и мы разъедемся, разлетимся. Нас будут разделять не три моста и два канала, но тысячи километров. И это ужасно. Да, мы вернёмся домой – к семьям, к давним друзьям – чудесно. Но ещё и страшно. Очень. Они изменились. И мы – тоже теперь другие. 

За эти пять месяцев Венеция не стала для меня родным городом, она стала чем-то гораздо большим. Будто мы подруги – такие, когда не знаешь точно, где заканчиваешься ты и начинается она. Или, быть может, мать и дочь. Благодаря Венеции появилась новая я – la veneziana – свободная, бесстрашная, открытая, весёлая, очень простая и очень сложная. И уехать теперь для меня – всё равно, что оборвать связь, перерезать пуповину – невыносимо жутко и неизбежно. Думаю, примерно то же чувствуют и мои друзья. И вот на пике общего отчаяния мы вспоминаем, что Венецианская биеннале в самом разгаре и идём смотреть Vampires in Space – нарративную инсталляцию Педро Невеса Маркеса.

Палаццо Кавалли-Франкети – ода венецианской готике на Гранд-канале, а теперь, на время биеннале ещё и космический корабль, на котором, затерявшись в пространстве и времени, путешествует семья вампиров. Приглушённый свет, звук, эргономичные шезлонги синего бархата вокруг экранов, транслирующих видео-фрагменты снятого Маркесом фильма об этом путешествии. Не столько по космосу, сколько по воспоминаниям, по собственным идентичностям, путешествие вглубь себя, которое каждый из героев переживает по своему. И да, у вампиров в фильме есть клыки, но определяют их сущность вовсе не эти длинные, заострённые зубы, а особые отношения с обществом, традициями, культурой, с человеческим телом.

На курсе постколониальной теории нам рассказывали, что образ вампира – это метафора гибридной сущности, способной совмещать в себе признаки разных предметов и явлений. Такая способность неизбежно приводит к изменчивости, к размытию формы и потому пугает, кажется угрозой всему привычному и стабильному. Но современные экокритики и футуристы думают иначе, они видят человека будущего именно гибридом, способным жить не над прочим миром и природой, но внутри, в бережном симбиозе, во взаимопроницании. И мне кажется, за этот семестр мы с друзьями стали немножко такими вот вампирами-гибридами: проникли друг в друга осколками наших индивидуальностей, культурных кодов, мечтаний и надежд, пропитались все вместе насквозь вольным, карнавальным духом Венеции. Мы сделались нестабильными, изменчивыми и этого уже не отнять. И бояться не надо. Как в космосе всегда ночь, так в Венеции всегда праздник, а за её пределами – всегда жизнь, и мы теперь чуть больше готовы к тому, чтобы её прожить.

Le parole lontane

Чемоданы собраны, ключ от квартиры сдан хозяевам, куплен билет на водный трамвай, который повезёт меня в аэропорт. Я сижу в кафе, пью последний венецианский апероль. Столик стоит у самой кромки набережной. То ли тополиный, то ли чаячий пух кружится в подрыженном солнцем воздухе, качается на голубо-зелёных волнах канала, пуша резкие блики. Я вспоминаю, чему меня научила Венеция за эти пять месяцев:

• Не вздрагивать, когда из-под ног стаями вспархивают голуби

• Не бояться замочить ноги

• Любить орегано и остренькие пепперончини – потому что с ними всё вкуснее.

• Говорить нет, если чего-то не хочу

• Говорить да, даже если страшно попробовать

• Страшно ругаться на местном диалекте

• Обниматься как бабушка Карлсона, которая чемпион мира в этом виде спорта

А ещё улыбаться – котам, чайкам, людям – всегда. Смешной список совершено непрактичных, необязательных умений и мелочей, но за каждым – целая история: всегда о любви и дружбе, никогда – о ненависти. И я чувствую себя немножко Гансом Касторпом, который вынужден спуститься с волшебной горы, чтобы угодить в злую свистопляску времени. Так же, как Ганс я пытаюсь утешиться песней. В моём AirPode – одиноком, потерявшем брата в Венецианской лагуне – не «Липа» Шуберта, а Манескин, и я подпеваю:  

Che l'errore tuo è stato amarmi come se domani
Il mondo fosse uguale a com'era ieri²

Подходит вапоретто, рык мотора заглушает слова, пора домой.


Наталия Янтер

---

[1]. Строчка из песни «Орбит без сахара» группы «Сплин»
[2]. Это было твоей ошибкой – любить меня, как будто завтра
Мир будет таким же, как и вчера (итал.). Строчка из песни «Le parole lontane» группы Maneskin